Лесные покосы и пашни, сохранившиеся и до наших дней, — это большие или меньшие пятачки земли, отвоеванной у леса. С самолета они кажутся крохотными плешинками среди лесов и болот. Поля и покосы доставались трудно, и если внимательно присмотреться к каждой пожне, каждому выкосу, то обязательно углядишь в очертании этих лесных земель линию еще недавнего фронта: то ровную и напористую, где победа давалась людям быстрее, то как бы вырванную у леса и камня отчаянной штыковой атакой — за каждое поле шла своя долгая борьба, разными были силы, а потому и ни одно прежнее поле не походило своими очертаниями на другие.
Была у этих лесных пятачков земли своя особая жизнь, свои истории и свои загадки, собиралось к лесным пожням и выкосам все лесное зверье, и не расстраивался шибко хозяин такого небогатого клочка земли, когда земля вдруг не родила, — доставал он к осени свое ружьишко и поправлял дела семьи лесным промыслом.
Пожалуй, на всю жизнь запомнилась мне небольшая северная деревушка на берегу озера с необыкновенно теплым для глухой болотной тайги именем. Озеро называли Домашним. По берегу озера стояло восемнадцать домов, к каждому двору было приписано по две-три охотничьих собаки, в каждом доме было по ружью, а то и по два. И каждый год жители деревушки сдавали пушнины столько, сколько даже самому ретивому заготовителю не удавалось собрать по всем поселкам округи.
Первые дни знакомства с деревушкой и Домашним озером привели меня к очень простому выводу: вокруг тайга, на двадцать пять километров вокруг нет ни одного поселения. Разве извести всю эту массу рябчика, тетерева, глухаря, белки, куницы… Но, когда за моими плечами уже остались многие километры таежных троп, мой поспешный вывод стал казаться по меньшей мере наивным… Ты только что вернулся из тайги, а много ли видел там птицы, зверя, а ведь ходил тихо, внимательно? И вспоминаешь тогда, что за весь день видел в тайге лишь пару глухариных выводков, слышал крик дятла-желны, да еще собаки лаяли за Верхним озером на куницу.
Да, куница у деревни не живет по летнему времени — ей подавай глухие сырые осинники с завалами, подавай окрайки болот. Не любит и глухарь разгуливать на краю пожни. А вот тетеревов поднял ты сегодня — и много поднял — сразу за деревней, на полях. И белку собаки нашли не в замшелом ельнике, а в светлом, прореженном острове, где деревья не жмутся друг к другу, не теснятся, а потому и родят шишку гуще и чаще. И медвежий след перешел твою дорогу сразу за Пустошью, за клеверами. Вот тут и признаешься себе, что сплоховал, легко объяснив богатую добычу охотников нехожеными дебрями.
Нет, зверь и птица будто сами шли к человеку, шли из года в год, принося дань и получая от человека прежде всего пищу. Куропатка и тетерев жались к полям. Лось держался по вырубкам, среди молодой поросли, а если и забирался на летнее время к лесным озерам, то с осени опять был здесь, и самые жаркие лосиные бои гремели совсем неподалеку. Белка чаще спускалась к раскидистым елям и соснам, что росли вокруг полей и выкосов, а следом за белкой и птицей заглядывала сюда и куница, и нередко по зимнему времени били куницу сразу поза полями. Да и сам хозяин тайги, бурый медведь, тоже вроде бы не выносил таежного одиночества — тянуло его на вырубки, к свету, к ягодам, к муравьям, к овсам. Ведь в черной тайге ничего этого не сыщешь.
Здесь, в небольшой северной деревушке, как на хорошей модели, можно было проследить все цепи, все связи той самой замечательной, устойчивой «системы человек и природа», которая издавна существовала вокруг лесных поселений.
Человек притягивал к себе жизнь, выводил ее из глухой тайги в буйный рост и собирал дань, всегда помня о завтрашнем дне. Эта «система» существовала давно, была создана не за одно десятилетие — ушли, может быть, целые века. «Система» давно устоялась, узаконилась, а потому существовала уже как бы сама собой, без особых забот со стороны людей.
Но вот время таежной идиллии подошло к концу: люди стронулись с мест, ушли из тайги. «Система устойчивого равновесия» — человек и природа — была разорвана. И вот здесь-то мне и довелось увидеть, как возвращалась природа в свое исходное состояние, как шла она обратно по тому пути, который когда-то привел ее к разумной связи с человеком.
Ушел человек, и тут же исчезли вороны. Весной в брошенной деревне уже не появились галки. Вернулись скворцы, не нс шли людей — и больше половины скворечников осталось пустыми. Не под каждой крышей верещали теперь ласточки-касатки, и только полевые воробьи да бестолковые сороки все еще крутились около оставленных домов.
К осени я отметил, что на березы уже не высыпало столько косачей, как прошлый год. Может, в этом году было меньше ягод или выводки лесных кур побили лиса, куница? Нет, ягода в лесу была, много ягоды. И лисы не прибавилось, и куницы. А вот тетерева стали уходить ближе к полям вместе с серой куропаткой.
Правда, не стронулись пока с места лоси, да и вчерашняя поросль осины и березы не поднялась еще на пятиметровую высоту так, чтобы лосю не добраться до вершинок. К тому же лес двинулся на поля, вытянул в сторону к деревушке новый кустарник — куда же идти лосям, когда корма пока хватает.
А вот медведь рассудил иначе. Осенью на полях не оказалось овса, и медведи осенью исчезли, разбрелись к другим лесным поселениям. Но на берлоги отступники вернулись все-таки сюда, к Домашнему озеру, здесь перезимовали, а с новой весной подались на поиски новых мест — медвежье государство на другой год здесь поредело…
Признаться честно, мне было откровенно грустно смотреть, как рушится старый мир, мир по-своему умный, умный от глубины веков. А что вместо него? Скоро ли в своем новом качестве отыщут люди новые, не худшие дороги в природу?..
Как ни любил я лесные поселения, богатые зверем и птицей, песнями и сказками, как ни держался до последнего в оставленных людьми деревушках, но жизнь есть жизнь, а жить в наше время совсем без людей, пожалуй, трудно. И пришлось мне искать по северным местам такое жилище, где был бы и свет, и магазин, и почта, и друзья для подрастающего сына.
Можно было бы остаться вместе с женой и сыном, втроем против дебрей. Сколько бы рассказал я тогда о медведях и волках! Но скажите, многим ли моим читателям придется встречаться с этими зверями? Может быть, я и не прав, но мне кажется, что сейчас больше принесет пользы рассказ о синичках и воробьях, живущих рядом с человеком, больше я смогу сделать, заступившись за чаек, что поселились рядом с поселком. Да и интереснее быть там, где люди соприкасаются с природой каждый день, где оканчивается земля людей и начинается земля леса, где складываются новые отношения, завязываются новые связи, устанавливается на твоих глазах новое качество — человек и природа…
Словом, перебрался я из леса в большой совхозный поселок и поселился в самом последнем доме на берегу удивительного по своей схожести с среднерусской водой большого и мелкого озера — Логмозера.
Чудное это было место. Из окна видел я и заливное озерко, где с весны до середины лета гомонили озерные чайки и исправно будили меня в утреннюю рань, видел широкое озерное плесо, густо поросшее с берегов кугой и тростником. К мостку, с которого брал я воду, по утрам собирались утки, что велись на озере в большом числе, встречал я на этих мостках занятных, неторопливых в деле и поспешных в бегстве зверьков — ондатр. Весной, когда озеро разливалось, прямо у моего дома булькали нерестовые щуки, а по осеки, когда у берегов уже лежал хрусткий ледок, видел я под своим окном отдыхающих лебедей. Видел я из своего окна и белый, чистый снег, и огни большого города, и высокую лесную гриву-берег, за которой качалась и по декабрю неуемная волна самого Онего.