В год прибытия на Логмозеро на летнюю рыбалку я опоздал — по берегам озера уже тянулись первые льдинки-закрайки, а потому я с особым беспокойством и нетерпением ждал на озере первый лед…
И он пришел, первый настоящий лед, чистый и прозрачный от резкого, напористого морозца.
Есть у первого зимнего льда своя прелесть и своя тайна. Они-то, красота и тайна, и зовут к себе, зовут все дальше и дальше от берега на самую середину замерзшего, остановившегося плеса.
Гулок, прозрачен и искрист первый лед. Тронешь его чуток лезвием пешни, и пройдет под тобой от берега до берега глубокий, неясный гул воды и льда.
Вырвется, выбьется из-под острия пешни легкий льдистый осколок, сверкнет на утреннем солнце розовым и голубым цветом, откатится недалеко и останется гореть камнем-самоцветом до самого вечера.
Тихо на первом льду, необычно после буйной осенней волны, которая, кажется, только что гремела по озеру, крушила последний тростник, но вот успокоилась и отошла к зимнему сну. Спит уставшая, нагулявшаяся с весны вода, и куда делся ее недавний мрачный цвет, куда делся облезлый, сырой, перекрученный и переломанный тростник. Нет ничего, и только чистота льда да желтые щеточки тростниковых столбиков горят в морозном солнце веселым чистым светом.
Сделаешь первый шаг по застывшему озеру и остановишься. И не от страха — мол, тонок лед, треснет сейчас под ногой, а от необычности состояния — ты над водой, над глубиной озера. Вот под ногами у тебя его дно, еще мелкое, близкое, видное до камушка, до каждого осевшего на дно листа недавней травы. Дальше дно глубже, темнее, но видишь ты и затонувшую ветку, а рядом с веткой чуть приметную от темных спинор: ватагу окуньков-маломерок. И так все время, пока идешь по заливу, идешь медленно, чтобы привыкнуть к новой зимней воде, и долго не можешь принять, пережить необычность первого льда.
Первый лед спокоен. Он не зовет в пляс, не приглашает к веселому рассказу, как весенний, последний лед, голубой, озорной от солнца и талой воды. И не знаю я, что лучше все-таки: вот так вот медленно, шаг за шагом, идти по первому льду все дальше и дальше, все глубже и глубже или вынестись на быстрых санках-финках сразу на середину озера?
О том, что лед уже держит, что охота за перволедным окунем началась, узнавал я сразу, заметив из окна далекую, но ясную на льду фигурку человека, катившего вдоль берега на санках-финках.
Санки-финки стоят того, чтобы о них сказать, чтобы вспомнить острый, как у конька, полоз, полоз длинный и быстрый, чтобы увидеть снова ладные, аккуратные досочки-планочки нарядного стульчика-седелышка. Легкие и быстрые, эти санки проносят тебя по такому тонкому ледку, ступить на который ногой еще опасно. Другой раз и не сходит рыбак со своих скорых саней, а сидит прямо на седелышке и потягивает упорных полосатых рыб-окуней.
На полоз для финок нужна хорошая, узкая сталь, как для самого лучшего конька. По старым кузницам и у старых кузнецов такие полоски находились, а по новым да у новых кузнецов не скоро сыщешь подходящий металл, а потому и заказать теперь финки не так-то легко. А разыщешь нужный полоз — закажи финки только хорошему мастеру, чтобы выгнул полоски-полозья впереди красиво, чтобы ладно и видно поставил на полозья стульчик-седелышко, чтобы сделал у стульчика, у санок удобную точеную ручку-спинку из крепкого дерева, а само бы седелышко заложил ровно гладкими дощечками-планочками. И тогда кати себе в любую сторону, ищи по первому льду свое счастье, карауль, выманивай к лунке-проруби большеротых окуней.
К финкам рыбаку, что выехал на первый лед за окунями, положена небольшая сумочка, где хранятся в пути легкий топорик и короткая зимняя удочка. Топорик негромко вскрывает узкую прорубь-отдушину, и в это окошечко уходит под лед маленькая, юркая блесенка-окуневка.
Давно не встречал я на льду рыбаков, по-настоящему промышлявших перволедных окуней одной блесенкой. Давно завелись у нас добрые зимние снасти, напридумывали самых разных сторожков и мормышек, научились мы выманивать к лункам любую рыбу, и больше не игрой снасти, а богатыми дарами-прикормками. Знал и я все эти премудрости и не думал, что однажды встречу на льду людей, которые все еще помнят главную дедовскую снасть — блесну, помнят и любят старинную перволедную потеху — блеснение окуней.
Удивили меня логмозерские старики своей немудрой снастью. Не удочка, а короткая прочная палочка, как тонкое кнутовище, не леска-невидимка, а добрый шнур, каким ловят теперь лишь щук да сазанов. Лески у стариков короткие: мелко озеро, да и идет окунь еще в самые берега, так что с метр всего лески-шнура, а на конце толстой лески поводок потоньше, на котором и сверкала крохотная металлическая полоска с впаянным в нее зацепистым крючком без бородки.
И крючки, и блесенки старики делали сами. Блесенки тут же оживали в воде, и узнать в них металлическую поделку удавалось не сразу. Блесенками старики долго не играли, не пугали рыбу, макнут раз, другой, много третий и задержат то у самого дна, то в полводы, то под самой прорубью-лункой, задержат на минуту-другую, опять качнут и опять задержат на время.
Глядишь за такой рыбалкой и кажется, что старик спит — спит, потому что стар. Привыкнешь к такой неторопливой ловле, заглядишься и не усмотришь момент, когда удочка-палка в руках старика чуть дрогнет и тут же выскочит на лед полосатый красавец, красногрудый, большеротый окунь шириной с большую мужскую ладонь.
Выпрыгнет окунь из лунки, соскочит сам с крючка без бородки. Ухватишь взглядом только что пойманную рыбину и не заметишь, как старик уже тащит из-подо льда другого, третьего окуня-лобана. И быстро так, ловко, только рукой водит… Три, четыре рыбины, много пять, и все. Тишина. И бегай вокруг старика, колоти лед, ищи рыбу — пусто все. Окунь налетел, нашел на старого рыбака и двинулся дальше по своей зимней дороге, которая известна, конечно, удачливому рыбаку. Но не кинулся рыбак за рыбой. Дал ей успокоиться, оглядеться, подобрал пойманных окуней, положил в сумку топор, удочку, повесил сумку на ручку финок и покатил дальше, обходя стороной окуневую тропу. Обошел издалека, остановился, открыл топориком лед и снова будто заснул над окошечком открытой воды. И так весь день, встречая, отпуская дальше и снова поджидая у лунки окуней, вел старик свою мирную, умную охоту за перволедной тяжелой и пугливой рыбой.
Рыбаки помоложе чуть торопливее стариков, чуть побыстрее на льду с санками, но все у них так же мирно и умно, и так же богата их ловля. Нет на таком первом льду ни крика, ни шума: пуглива под тонким льдом на мелкой воде рыба, да и не дадут шуметь — кышнут, и замолчат крикуны, перестанут возиться, а то и прогонят их совсем и близко не допустят.
Держалась по первому льду здесь на Логмозере старая добрая охота, не уступая пока места новым шумным промыслам, держалась верно и уважалась всеми, будто говорила другому, новому, молодому, а оттого и шумному: «Что ваш шум — беготня одна, а беготня, она пройдет с молодыми годами, и вернетесь вы сюда, поклонитесь старому дедке, если доживет он до ваших поклонов, и притихнете над мелкой водой, приукрытой тонким ледком. Притихните обязательно, ибо с шумом да торопыгой не пойдет у вас ничего, как надо. Пуглив он, перволедный окунь…»
Охота за окунем длилась, увы, недолго. Лед крепчал, садился на дно, давил мелкую воду заливов, и окунь уходил, скатывался в Онего, и оставались под тяжелым льдом, уже занесенным снегом, лишь мелкие окуньки, невеликие плотвички и разбойные ерши… Вот за этой веселой на клев рыбой и отправлялся я порой в хорошие дни вместе с женой и сыном.
Еще с утра, выбравшись из-под теплого одеяла, сынишка шлепал босыми ногами к морозному окну, находил на окне дырочку в морозе и извещал меня довольно-таки точно и подробно, где собрались сейчас «пингвины» и в каком количестве.
Издали кучки рыбаков на льду и вправду походили на пингвинов. С утра наши поднадзорные «пингвины» расходились по всему озеру, разбредались, но вот кто-то находил рыбешку и тогда, как пингвины, рыбаки собирались большими и малыми кучками. Если это место всех не устраивало, то «пингвины» снова разбредались по льду, и только к послеобеденному клеву кучки рыбаков более или менее определялись в тех или иных местах. Все эти места мы знали и, наскоро пообедав, торопились туда, где рыбаков было побольше.