Птички в клетках никак не укладывались в голове у Василия, хотя и славилась эта голова быстрым и дерзким на дело умом. Кем был отец Василия, чем промышлял, я так и не запомнил, да и помнить не хотел, ибо не верил многим Васькиным рассказам-насмешкам. Доказать могу только одно: не был все-таки старик Феклистов отцом-полковником рыбацкой артели, ибо держал в это время артель другой человек. Но так или иначе все Феклистовы, которых я знал, с воды, с озера, не вылезали, хотя и работали в совхозе, на производстве, и, за редким исключением, работали хорошо.
Феклистовых по Шуе много, и все они родные или сродные, двоюродные братовья, и все отчаянные рыбаки. И. думалось мне порой: собери всех этих братовьев вместе, и будет знатная рыбацкая бригада, которая прославит, себя по всем рекам и озерам. Только для такой артели, думалось мне дальше, нужен в бригадиры старик Гадов. Во-первых, брата над братом власть держать не поставишь. И в народе так говорят: «Брат — не сват, не для укора, а опора». А во-вторых, каждый из братовьев был настолько не похож один на другого в своем промысле на воде, что собрать их вместе и посадить в одну лодку могла лишь твердая рука, да еще вооруженная, пожалуй, тяжелым сплавным багром.
Больше всех из Феклистовых нравился мне Николай, родной брат Василия. Был он какой-то ладный, справный, нехитрый и открытый во всем. И казалось, приди к нему, скажи: «Коля, где у тебя в воде что стоит? Пойдем снимем и составим акт». И Николай пойдет, покажет, будто вся его ловля была ему не дорога, а шла просто так, по памяти старого, прошлого промысла на богатой воде и при малом народе. Да и таить, прятать Николаю было особенно нечего: ловил он рыбу лишь для себя, на семью и не был ни жаден, ни зол на добыче. Спроси, что поймал, чем и где, и Николай Феклистов не скроет от тебя ничего. Был он чем-то близок в своем ремесле на воде к Петру Гадову. Правда, не ушел он еще от старой громоздкой снасти совсем, хотя и жил, как Петро, на зарплату и тоже разводил птичек, правда пока только голубей. И казалось мне, что вся эта рыбалка Николая была не от презрения закона, а от той временной неопределенности, когда рыбнадзор еще не прописался в реке и озере постоянно, а шуйские рыбачки сами пока не собирались уступать кому-либо свою воду.
Относиться с подобным уважительным пониманием к другим Феклистовым, а тем более к сродным братовьям Василия и Николая, я никак не могу. Ловили сродные братовья рыбешку по-разному, нередко и на винчишко.
К счастью, такие «рыбачки» водились по Шуе не в большом числе, походы свои сии «рыцари» северных вод вершили тихо, а после первой настоящей атаки рыбнадзора вообще ушли в глубокое подполье.
Трудно, хотя и понятно было все, что происходило на берегах реки. Трудно от бессилия малочисленной по тем временам, не готовой к массовому браконьерству рыбоохраны… А понятно потому, что собрались в Шую из самых разных речных и озерных мест самые разные рыбаки. Там, по дальним лесным озерам, помногу рыбы никто и не ловил, ибо не было сбыта по малым деревушкам. Не было по дальним деревушкам и другим глухим местам и порядочной снасти, не было в других местах и такой богатой рыбы, как сиг, лосось. А здесь сразу все. Рядом город, да и сам поселок большой, есть спрос, — значит, черпай рыбу, пока не хватится рыбоохрана. Рядом город, рядом рыбацкие артели — значит, есть чем ловить, черпать. Ну а если на руках хорошая снасть, если есть сбыт и хорошая рыба, то остается только обзавестись легкой лодкой, быстрым мотором — и лови меня рыбнадзор.
«Трудности роста» — давнишние это слова. Но все-таки вспоминаются эти трудности, когда хочешь объяснить истоки браконьерства. И вижу я свою цель не в том, чтобы смолчать, не обидеть славную быструю реку, — думается мне, что не знаем мы до конца психологию браконьера, не понимаем, от чего она. А уж если не понимаем, то можно ли сказать, что не будет браконьера завтра?
Не видел я на шуйской воде «высоких охот», которые смущали бы людей. Не замечал я, чтобы терзали речку рыбацкие артели. Так что и здесь нет причин оправдываться браконьеру, готовому в любой момент заявить: «Им можно, а мне нельзя».
Что же тогда ведет шуйских рыбачков в ночь, в волну, в холод? Конечно, рыба, которой нет пока в поселковом магазине и которая не часто бывает и в городе. И не скоро будет она: число рыбацких бригад не вырастет в десять раз за два-три года. Да и трудно найти для такой работы столько людей — беден Север рабочим людом. И не от людей это, а от Севера, от климата, от природы. И понятно каждому, что десять крепких мужиков на совхозном поле за трактором дадут пока куда больше, чем рыбацкая артель с таким же числом рыбаков. На поле вместе с людьми работает техника, а труд рыбака на малом водоеме даже при самой совершенной спасти — ручной труд, и чем шире, уловистей снасть, тем больше такого труда.
Да и не думаю я, что Онежское озеро, Ладога и еще два десятка больших озер, где промышляют сегодня рыбацкие бригады, готовы принять новых рыбаков и новые снасти. Есть правда: у озера, как и у леса, свой годовой прирост, и давно определен для каждого водоема свой возможный и предельный выход рыбы в килограммах, а не в центнерах с гектара водной поверхности. И никто давно не тешит себя мыслью увеличить добычу на старых тонях. Вот и вывод: сегодняшние промысловые водоемы Карелии не дадут больше допустимого! Да, пожалуй, и они требуют уже отдыха. Тогда что же — уходить рыбакам на малые, дальние водоемы?
Но и этот путь не проложишь за один день… Путь к малым лесным озерам труден и невыгоден порой для существующих рыбацких артелей: не велика по лесным озеркам рыба для дорогой спасти, которой ловят в Онего, может выйти убыток. Выходит, нужна другая, новая снасть, нужен вездеходный транспорт, чтобы пробиться к дальним водоемам через леса и болота. Нужны еще и еще люди… А все это — время и средства…
Есть, правда, надежда, что разведут скоро в промысловых водоемах новую, быструю на рост рыбу, снабдят этой рыбой всех. Но и тогда, думаю я, не успокоится на реке Шуе новый, «умственно работающий» рыбачок…
Нравились мне поговорки и смешинки Василия Феклистова, понравилось и запомнилось и это его творение — «умственно работать надо». Провожал он такой присказкой каждый рассказ о рыбачках, попавшихся рыбнадзору. Правда, с умом взялся Василий и за работу, и за рыбалку и сам-то не так давно. Хоть и ловил он рыбу с тех пор, как помнит себя, и так, и в артели, но ум свой частенько заливал вином и походил тогда на своих сродных братьев, которые и сейчас полавливают «ершишек на винчишко».
Но пить Василий бросил и со всей еще сохранившейся энергией взялся за дело — сел на трактор и заслужил себе новое громкое имя. Работал он одержимо на посевной, на уборочной, на сенокосе, вел за собой, как настоящий артельный бригадир, всю бригаду и был истинно первым на работе. С новым славным именем, известным и по району, и по республике, стал Василий Феклистов латать дом, семью, что успел потрепать в прежней разгульной жизни. Обставился, обрядился, ломал, как вол, в хозяйстве, а все остальное время пропадал на воде.
Есть жадность к добыче, рожденная страстью неуемного охотника. Такой охотник может настрелять, наловить, а потом опомнится и дальше, помня свой промах, остановит себя. Есть жадность к рыбе у людей пьющих, это уже болезнь, и, не будь рыбы, добывали бы такие людишки «на винишко» где-нибудь в другом месте. Но та жадность, с которой ловил Василий рыбу, была для меня просто непонятна. Он никогда не раскаивался в содеянном, никогда не думал о других промыслах, выручал хорошие деньги, но в то же время мог зачерпнуть тебе на уху, да и не только на уху, самых крупных окуней, мог выбрать из корзины самых лучших сигов и не взять за это ни копейки.
Странный это был человек для нового времени, для новой реки. Стучало у него в груди сердце старого сибирского промышленника. И жить бы ему там, тогда, брать бы ему от леса и от воды все, и недолго бы пришлось ему ждать по тем временам великой славы. И были бы у него деньги, и было бы «огромадное хозяйство», но и тогда не стал бы он нанимать работников, а так бы и остался на воде и в лесу везучим добытчиком. Широкой бы да вольной воды ему, не тронутой ни кем.