Проводил я синичек и стал ждать скворцов. Скворцы прилетели на этот раз рано, но не явились сразу к скворечникам, а отправились в Шуйские поля, уже открывшиеся, весенние, без снега. Появилась у здешних скворцов такая привычка недавно, и сидели они теперь на теплых полях до тех пор, пока не придет настоящее тепло. Но и тогда не сразу торопились к своим домикам. Прилетят, попоют и обратно в поле. Там, где скворечники были за деревьями, за домами, в тихих местах, скворцы начинали гомонить раньше, а уж к нам, на конец поселка, прибывали в самую последнюю очередь.
Бывало и так. Прилетит по весне много скворцов, покажутся все около скворечников, посидят на крышах своих домиков, попоют и исчезнут, не станут жить в скворечниках в это лето. Долго ломал я себе голову, в чем же дело, и только потом догадался, что узнавали как-то скворцы о худом лете с сильными ветрами и не селились в домиках, стоявших на открытых местах. В тихих закрытых местах птицы велись, как всегда, а в конце поселка скворцов не было. Улетали такие привередливые птицы в лес, гнездились по дуплистым ивам. И стоило заметить с весны, что не явились скворцы в конец поселка, как точно — приходили неуемные ветры и гудели с весны до конца лета.
В тот год, судя по всему, улетать в лес скворцы не собирались. Прилетели первые весенние птицы и ко мне на скворечник, только заметил я вскоре, что не понравился птицам тот домик, который висел на столбе напротив моего окна. Заметил я, да поздно. Другие скворцы уже вытащили из скворечников сор, что остался от зимовавших здесь воробьев, натаскали своих травинок и шерстинок и сели на гнезда, а мой домик так и остался пустым.
Началось лето, и решил я скворечник снять, посмотреть, что с ним, и в случае чего повесить новый. Достался мне этот скворечник от прежних хозяев. Прибит он был к высокому столбу. Столб снизу подгнил, и пришлось мне его валить.
Столб я свалил, скворечник посмотрел сверху — целый, крепкий, а крышку пока снимать не стал и оставил скворечник на крыльце. А на утро заметил на крыльце перышки, темные, скворчиные. Открыл я у скворечника крышку и нашел в домике высохшее тельце скворца. Погибшую птицу и отыскали ночью крысы, хотели, видимо, вытащить, но кто-то им помешал, добычу они не утащили, а перья разбросали.
Не видел я ни разу, чтобы птица погибала так, в своем домике. И был это не птенец, а взрослый скворец-самец со светлыми крапинками по перу. Что произошло? Какая болезнь остановила быструю, умную птицу? Когда погибла она — прошлой осенью перед отлетом или этой весной, потеряв последние силы по дороге на родину?
Так и не велись у меня под окном скворцы в это лето, но к осени наведались, вышагивали по огороду и неумолчно щебетали и верещали на коньке крыши.
Заявились скворцы под осень такими темными от массы птиц стаями, что действительно загораживали собой солнце, свет и гнули толстые ветки тополей. И когда тяжелая, шумная стая падала на деревья, кружилась над тополями, не найдя места всем птицам, большие деревья действительно раскачивались, готовые либо упасть, либо потерять ветви.
Донимали стаи осенних скворцов не только деревья. Обычно к вечеру у этих птиц начинались какие-то сумасшедшие полеты. Скворцы огромной стаей, крыло в крыло, с оглушительным верещанием носились над домами взад и вперед, пачкая крыши домов и неосторожных людей жидким пометом. И сначала я не мог понять ничего, заслышав, как рассыпается вслед за промчавшейся стаей по крыше моего дома густая дробь, но потом, попав под такую дробь на чистом месте, догадался, в чем дело, и, завидев теперь скворцов, торопился спрятаться в надежном месте.
Наглые скворцы еще не улетели, еще продолжали пачкать крышу моего дома, а у меня под окном, на огороде, появились первые осенние гости.
До этого у себя на огороде видел я только каменку и двух трясогузок. Близко ко мне каменки подлетать не решались, а трясогузки были смелее. И одна из этих птичек устроила забавную охоту у моего окна.
Лето стояло душное, жаркое, и окна приходилось открывать даже на ночь. А чтобы в теплое помещение не лезли с вечерней прохлады комары, затягивал я окна марлей. Долетят комары до окна, усядутся на марлю и ползают взад и вперед, разыскивая хоть какую дырочку. Иногда комаров собиралось так много, что их надоедливый гуд у окна мешал не только работать, но и спать.
Окно у меня открывалось наружу. И чтобы ветер не хлопал открытой створкой, подкладывал я под створку палочку. И вот как-то утром заметил я, что палочка выпала, а створка окна покачивается на ветру. Подошел я к окну поправить нарушенное и вижу — сидит на створке окна и покачивается вместе с ней птичка, — трясогузка. Замер я, затаился, гляжу, что будет. И тут трясогузка, дождавшись, видимо, когда комаров у окна соберется побольше, кувыркнулась со своих качелей и схватила их на лету. И снова села на створку окна.
Ловила эта трясогузка у меня за окном и мух, которые тоже ползали по марле, норовя пробраться в дом. А к середине лета птичка свою охоту прекратила и стала появляться на огороде со всем семейством. Помахивали теперь длинными хвостиками у меня на заборе не одна, не две, а шесть веселых, проворных птичек.
К осени похолодало, и заметил я у себя на огороде первых зябликов, что выбрались из леса. Следом за зябликами показались молодые чижи, заглянули ко мне и пеночки, а как-то утром заметил я под самым окном лесного кулика-вальдшнепа. Бродил он по огороду не спеша, что-то выискивал, поглядывая впереди себя то одним, то другим глазом, но скоро улетел, оставив мне на память глубокие ямки-дырочки, проделанные в рыхлой земле длинным клювом.
Показались мне по сырой погоде и большие синички — уже не две, а целая дружная по первым осенним дням стайка-семейка. Отыскали они и мою кормушку, все проверили и, пожалуй, все запомнили.
А со снегом появились у меня на огороде северные воробушки — чечетки. Когда снег таял, уходил с огородов, чечетки близко к дому не подлетали, а стоило задержаться снежку, как густая стайка щебечущих птичек с крыла падала прямо ко мне под окно. Угощал я чечеток коноплей, просом, и, быстро-быстро перебирая лапками, мелькали эти шустрые птички среди сухих былинок, неумолчно переговариваясь друг с другом: «Чей-счет, чей-счет?»
Но зима была близко, чечеткам предстояло зимнее кочевье, и они вскоре улетели. И остался я на зиму лишь с синицами да воробьями…
Говорил я уже, что не велись воробьи около моего дома в первую мою зиму. Люди бросили дом, оставили огород, и ушли отсюда даже эти птицы. Но вот снова появился в доме человек, и воробьи пожаловали в гости.
Показались мне воробьи лишь в середине лета, когда вывели воробьят и научили их летать. И тогда целыми семейками стали наведываться ко мне эти простенькие птички. Копошились они на грядках, но ничего не трогали и, как я приметил, занимались больше ловлей бабочек-капустниц, что пожаловали в этот год на огороды в большом числе.
Ловили воробьи этих бабочек настойчиво. Не кувыркались в воздухе, как трясогузки, не носились за добычей, как ласточки-касаточки, а, завидев бабочку, упрямо устремлялись к ней и не бросали начатого дела до тех пор, пока бабочка не попадалась. И смешно было иногда смотреть, как промахивался другой неумелый охотник, промахивался раз, второй, падал на гряду, отряхивался и все-таки добивался своего этот работяга неутомимый воробей.
Была у меня к воробьям особая любовь, была и зависть к этой неунывающей птичке: умела она скромно жить в вечном труде, умела сносить все, что посылала ей холодная и голодная зима, умела не мерзнуть даже в самые лютые морозы и вечно подбадривать себя негромким, но ясным: «Жив-жив, жив-жив».
— Конечно, жив. Конечно, живем, бродяжка, — скажешь порой воробью, дожившему вместе с тобой до весны. — Живем и жить будем. Вот так-то, дружок!
И хотелось мне, чтобы эти смышленые и находчивые птицы поселились у меня в доме. И место для них было подходящее, и на угощения я не скупился все лето, всю осень и всю зиму. Но не тут-то было. Прилетали ко мне воробьи всю осень и всю зиму каждый день, если день выпадал сносным, подбирали все, что я им подносил, верещали под окнами, веселили меня с утра до вечера, а к вечеру улетали куда-то к себе, на поселок, где и проводили ночь. Так и жили мы друзьями-гостями до самой весны. Но весной наши отношения изменились, и стали мы тогда не гостями, а друзьями-соседями.