Был я в это время на озере, ловил рыбу. Ловился небольшой окунек, но ловился споро. Забылся я на воде и первые выстрелы то ли не слышал, то ли не принял их за беду. Но пальба продолжалась, и догадался я, что в деревне случилось что-то неладное. Бросил удочки, вогнал лодку с ходу в берег и кинулся к заливу. Но поздно.
Рассказали мне, как было дело, да и сам я по следам зверя, людей, мотоцикла, по следам крови догадался, где именно и как расстреливали нашего медведя.
Медведя в лесу, видимо, ранили. И он, глупый, вместо того, чтобы укатить в самую чащу или, поднявшись на дыбы, пойти на врагов, не придумал ничего иного, как кинуться по дороге из леса к нашей деревне…
Что заставило зверя бежать к нам, к людям? Попал ли он на эту дорогу случайно? Или, может быть, были мы, его соседи, для него чем-то большим?.. Если бы успел наш медведь добежать хотя бы до дамбы, если бы успел преодолеть эти последние сто — сто пятьдесят метров от сарая-хранилища до открытого места, был бы он спасен: не сунулись бы в самую деревню никакие охотники. Но путь медведя успели обойти, отрезать и перехватили нашего зверя у самого хранилища. Здесь-то и трещали один за другим семь или восемь выстрелов, бегали за медведем вокруг хранилища, как за бараном или за поросенком, и щелкали, щелкали раз за разом из какого-то скорострельного оружия.
Потом нашего медведя погрузили в коляску мотоцикла и куда-то увезли.
Тяжело пережила деревня все происшедшее. Мужики молчали, а бабы, без конца повторяя: «Вот ведь зверь, а умный какой — к нам спасаться шел…» — качали головами, будто только что приняли весть о покойнике, которого при жизни хорошо знали.
Такие быстрые охотники на мотоциклах и машинах в наших краях нет-нет да и появлялись, но после двух-трех объяснений со мной приутихли, и до поздней осени никаких стрелков около нашей деревни я не встречал. Так уж получается — прознает один, другой стрелок, что не ждет его в таком-то краю ничего хорошего, пойдет эта новость быстро и широко по другим стрелкам, и станут тебя обходить, не заглянут лишний раз.
Припоминал я сейчас имя и фамилию егеря, что жил от нас недалеко в селении Гомсельга и по должности должен был блюсти порядок во вверенном ему охотхозяйстве, припоминал, припоминал, но так и не припомнил, ибо не встречал его ни разу в его лесах, хотя и исходил эти леса вдоль и поперек. Да и вряд ли какие другие охотники вспомнят сразу, как звать-величать егеря из Гомсельги. «Егерь из Гомсельги — да и все тут…» И все потому, что не держал этот страж: леса свой лее, не стерег зверя и птицу, и гремели по его владениям выстрелы чуть ли не в любое время года.
А вот спроси кого, как звать егеря, что живет на разъезде Лучевой, ответит сразу всякий: «Сидоров». Да и как ошибиться, когда Сидоров есть Сидоров, и попробуй сунься в его владения в запретный срок, в запретный день, без путевки или без охотничьего билета — не будет у тебя больше ружья и запомнишь ты имя того человека, что первым потребовал лишить тебя навсегда права охоты. Суров и резок Сидоров, а оттого и известен.
Были мы с Сидоровым по характеру люди разные, по-разному вели войну с разбойными стрелками. Может быть, и Сидорову пригодилось бы что-то из моего арсенала, а вот мне точно не хватило сидоровской находчивости, когда подняли на меня ружья два охотника…
Возвращался я из леса, ходил за грибами и услышал частые выстрелы у Сурламбы. Сыпал в эти дни вальдшнеп, да так сыпал, что чудно было смотреть на массу этих каштановых птиц, тяжело встающих перед носом собаки-лайки. Моя лайка вальдшнепа не гоняла, я вальдшнепа из-под нее никогда не бил, а потому спихивала она лесного кулика носом и долго следила за улетающей птицей.
Услышал я выстрелы и догадался, что кто-то колотит в запретном месте вальдшнепа. Подошел я к стрелкам тихо в надежде отыскать мотоцикл или машину, на которой и пожаловали, видимо, к нам «в гости» смелые охотники, но следов машины на дороге не заметил. Следовало бы мне подняться в гору и поискать транспорт там, запомнить номера, а уж потом встречать «желанных гостей». Но подвела меня собака. Заслышав очередной выстрел, бросилась она в кусты и «взялась» за чужих людей.
Пес носился вокруг. Два охотника в новеньких кожаных куртках и в новеньких хромовых сапогах прикладами ружей старались отогнать от себя собаку. У каждого стрелка за спиной в сетке лежала кучка лесных куликов.
Пришлось унимать собаку, брать ее на поводок, сначала поздороваться, а потом и поинтересоваться, кто такие и откуда… Был я учтив и вежлив, но в ответ услышал не по костюмам и ружьям вахлацкое:
— А ты кто такой?
Снова пришлось деликатно и вежливо объяснять, кто я такой и почему интересуюсь конкретно, что за гости пожаловали в наши запретные места…
— Ну вот что, дорогой, — дальше последовала короткая площадная брань, произнесенная, правда, неумело, будто только что перед этим брань по слогам была наспех заучена из соответствующего букваря, — катись-ка ты отсюда, а то пристрелим сначала собаку, потом и тебя.
Таков был ответ, а следом за ответом две пары черных стволов поднялись в мою сторону. Взять на мушку мою собаку, как было обещано, грозные стрелки почему-то забыли…
И снова пришлось вежливо и учтиво объяснять разгорячившимся стрелкам, что убивать ни меня, ни собаку они не будут, ибо тогда — это уж точно — их обязательно разыщут и будут судить за убийство, и им, молодцам, высшей меры наказания никак не избежать.
После такого разъяснения мои собеседники немного приутихли, ио стволы ружей все-таки не опустили. Чтобы не спешить и хотя бы по разговору догадаться, откуда пожаловали к нам «гости», я присел на упавшую березу и закурил. Мои «знакомые» поняли этот маневр, видимо, по-своему и собрались улизнуть в кусты. Пришлось попросить их не очень торопиться. Тогда один из стрелков, посолиднее, потяжелей, не опуская ружья, достал из кармана какую-то свистульку и три раза условно свистнул. И почти тут же на горе раздался рык мотора.
Почему я не пошел сразу в гору, почему не разыскал сначала машину и не запомнил ее номера?.. Машина спускалась к нам с горы задом, спускалась ловко.
Я сидел на том же месте и ждал, когда машина подъедет поближе, чтобы разобрать номер. Но не суждено было мне увидеть номер машины. Тот самый, который условным свистом вызвал машину, махнул рукой и «газик» замер на месте. И я, все еще находясь под стволами двустволок двенадцатого калибра, мог только фиксировать сказанное:
— Закрой номера. Срочно!
И шофер тут же выскочил из кабины и какими-то тряпками спереди и сзади прикрыл номера.
— Не шевелись, инспектор, пристрелю, — пригрозил мне другой, молчавший до этого, и, не опуская ружья, стал шаг за шагом, как в фильме про разведчиков, пятиться задом к машине. Мальчик-шофер скрылся в кабине, наверное, не желая видеть всего происходящего. Главный из стрелков уже добрался до машины, встал ногой на подножку, еще злей выставил в мою сторону ружье и приказал моему конвоиру: «Отходи! Быстрей!»
Досада, нашедшая на меня, отступила, и меня душил смех… Два вооруженных битюга пятятся задом от безоружного человека и от невеликой собаки-лайки, которая никогда не кинется на людей. Пятятся и отдают команды, как во время дерзкого налета: «Отходи! Быстрей!»
И когда мой конвоир совсем отошел к машине, поставил ногу на подножку и собрался скрыться на заднем сиденье, я не выдержал, вскочил на ноги, рванул полу куртки, будто собирался выхватить револьвер, и громко и отрывисто приказал:
— Руки вверх! Перестреляю!
Сейчас уже трудно восстановить истинную картину всего происходившего тогда, осенью 1969 года, когда «зеленая зона» столицы Карелии еще только-только образовывалась, но помнится мне, что конец моего приказа «ратные» стрелки уже не слышали. Стоило мне вскочить и рвануть полу куртки, как мои недавние «собеседники», мелькнув обтянутыми задами, кинулись в машину, и машина, тряся раскрытыми дверцами, вынесла неудачных стрелков наверх, на гору…