Смех мой окончился, и снова терзала меня досада, терзала долго, пока вспоминал я новенькие кожаные куртки, новенькие хромовые сапоги, дорогие ружья, быструю машину «газик» и мальчишку-шофера, поспешно и угодливо замотавшего тряпками номера…
1969 год около нашей деревушки закончился тихо. Год 1970 тоже встретил охотничью пору мирно, и только в начале зимы пришлось мне сойтись еще с одними «храбрыми» стрелками… Моя собака наткнулась на запретную лосиную охоту. Лось был ранен и тяжело уходил по кустам. Лося кто-то преследовал. Я не стал отзывать собаку и решил, выслушивая ее голос, обойти и лося, и браконьеров. Обход уже завершался, но собака почему-то замолчала, и почти тут же по зимнему лесу прокатился короткий выстрел. Совсем рядом я услышал треск кустов, а следом увидел и лося — лось шел еще ходко. Либо по лосю промахнулись, либо стреляли по собаке. Я встал за дерево недалеко от лосиного следа и ждал. Лось уже скрылся, я не слышал уже треска кустов под его ногами. Я ждал: вот-вот по следу кто-то выйдет. И тут совсем рядом грохнул выстрел, а вслед за выстрелом в дерево, у которого я стоял, ударила глухим свинцовым ударом тяжелая пуля.
События разворачивались как в ковбойском боевике. Я заметил за кустами мелькнувший ватник, предложил горе-стрелку подойти поближе, и тут же над моей головой просвистела еще одна пуля, но уже с другой стороны. Выходит, стреляли двое. Я же видел за лосем только один след человека. Значит, другой охотник обходил лося вместе со мной. Где собака? Неужели ее кончили мерзавцы? Все это пронеслось в голове мгновенно. Грохнул в мою сторону еще один выстрел, но на этот раз стреляли уже для испуга, стреляли высоко.
Я понимал своих противников: от них все дальше и дальше уходил уже раненый, уже обреченный лось. И чем дальше уйдет зверь, тем труднее будет вытаскивать мясо из леса, тем дольше придется возиться в лесу. Я предложил своим врагам выйти ко мне. Но вместо согласного ответа совсем рядом услышал отборную ругань. Голос мне показался знакомым. Я узнал, кто стрелял в меня первым. Это был хитрый и подлый человек, способный на любую пакость, на любое преступление. Пощады от него нельзя было ждать.
В это время там, куда ушел лось, снова подала голос моя собака. Я успокоился: собака жива. Нет, собаку он стрелять бы не стал, не стал бы мелочиться. Я назвал своего врага по имени. Он немного помолчал, но потом все-таки откликнулся:
— Слушай, писатель, давай договоримся. Отходи в сторону и не мешай нам. Все равно ничего не сделаешь. Ружья не отберешь, руки не свяжешь: доказательств нету. Мяса тоже пока нет. Так что пух твое дело. Ну как, договорились?
— Кто с тобой второй?
— Какое тебе, писатель, дело до всего этого. Пиши свои сказочки, а то ведь тоже, в охотники, — из-за кустов послышался старческий глухой смех…
Вот пакость. Ведь сегодня же я буду идти обратно мимо твоего дома, и ты выйдешь мне навстречу, позовешь елейным голоском зайти погреться. Так зачем же ты стрелял? Неужели не знал ты, старый таежный проходимец, кто вышел на ваш след, чья собака ушла впереди вас за лосем? Наверное, все хочешь запугать, выжить отсюда…
— Слушай, друг, — не выдержал я, — вокруг тайга, прокурор — медведь. Так, кажется? Так вот, в дереве, за которым я стою, сидит твоя пуля. Дружок твой пулю всадил тоже недалеко. Выходит, кто первый ружье поднял? А? Вы, выходит. Так что вот, кончу я вас сейчас и будет у меня короткий разговор с властями: оборонялся. Ну что, понятно? — Я клацнул ружьем, будто опустил в стволы патроны, и громко защелкнул ружье обратно. — Ну что, друзья, кто кого? Попробуем?
Лес ответил мне молчанием. Потом из-за кустов поднялся тоненький дымок — мой главный враг сидел за колодиной и курил.
— Так вот что, ребятишки, по одному назад пятками. Так лучше будет.
Из-за кустов все еще тянулся тонкий дымок папиросы, а я ждал, когда дымком или шорохом обнаружит себя и второй стрелок, который был где-то рядом, сбоку. Но стрелок этот меня, видимо, тоже хорошо знал и боялся обнаружить себя, хотел скрыть свое имя. Наверное, он был еще не так нагл, как мой главный враг.
— Все, ребятишки. Лось далеко. Оттуда вам мясо не вытаскать. Пошли по домам. — На свой страх и риск я снова клацнул ружьем, будто освободил стволы от патронов, и сделал шаг в сторону от дерева.
Лес снова молчал. Я сделал еще шаг назад, оставляя своим противникам право либо еще раз поднять в мою сторону ружье, либо удалиться с миром…
— Черт с тобой, писатель. Но больше не ходи за мной — пришибу, — в кустах снова мелькнул ватник. Мой главный враг вылез из-под колоды, показал себя всего и, закинув ружье за спину, побрел обратно из леса. — Пошли, кореш, не бойся, он не продаст, спиной повернись и иди…
На обратном пути из леса меня застала метель, да такая едкая и густая, что мои следы тут же заносило снегом. И как эти гады точно знают погоду. Шлепнули бы лося, перетаскали бы до вечера мясо, и с концами — к вечеру уже никаких следов не осталось бы…
К своему главному врагу я в этот раз не зашел. Встретил его только через год, поговорили о том о сем. Пожелал он мне доброй дороги на новые места — я жил уже в Шуе. И закончилась наша встреча чистосердечным признанием.
— Понимаешь, не могу не бить — душа горит.
— А если я поймаю, стрелять будешь?
— Буду, точно буду! Здесь уж, как в пожар, беги через огонь. Бежишь не думаешь, что скорее сгоришь.
— А я вот не могу не ловить таких, как ты.
— А зря ловишь: кончат тебя в тайге.
— Пока не кончили.
— Мне не попадался.
— А что же в тот раз не кончил?
— За кореша боялся, продал бы он меня — слабый человек.
— Врешь ведь. Стрелял в меня. Испугался, поди, ведь первым мир запросил — первым встал из-за куста.
— Пугаться нам нечего: жить мало осталось.
— И все-таки не попадайся мне, все твои охоты прекращу сразу, — заключил я наш затянувшийся разговор.
Черт возьми, какая же бессильная ярость находит иногда на человека, когда видит он рядом с собой пакость, подлость, грязь и не может ничего поделать. Только составить акт, только вещественные доказательства. И как много надо иметь всего чистого внутри себя, чтобы не сдаться грязи, пакости, не смириться, не махнуть рукой, а стоять под ружьями и все-таки ждать, когда придет конец всякому разбойному делу…
Честно скажу, нервы мои сдавали. И никто не просил меня браться за это дело, никто не платил мне за мои встречи в лесу с разбойными стрелками никаких денег. Хотелось порой все это бросить, отступиться, забыть врагов, забыть угрозы и просто бродить по лесу, слушать птиц, встречать зверей, радоваться солнцу, весенней капели, первым лужам, первым цветам, первому желтому листу и слушать свист утиных осенних крыльев. Но кто остановит грязь, кто укротит подлость, если все мы будем только любоваться небом, лесом и глубокой водой озер?
Первые мои дни на Логмозере большой радости не принесли. Над озером шла осенняя перелетная утка, и за этой уткой гонялись по запретному для охоты озеру быстрые моторные лодки. Появлялись эти лодки вдруг, врывались в самую стаю, гремели гулкие дуплеты, падали утки, уток поспешно собирали, и лодки куда-то уносились.
Номера в то время на лодки еще не ставили, и определить, кто из стрелков колотит перелетную утку, мне было трудно. Но были у меня в Шуе свои верные друзья, им-то и описывал я каждую лодку, промышлявшую на Логмозере, называл марку мотора. Мои друзья точно устанавливали, кто именно охотится за уткой, имена браконьеров мне не называли, но по моей просьбе передавали отчаянным стрелкам, что озеро бережет писатель и дело может окончиться плохо. Так и вели мы эту игру-молчанку через доверенных лиц. И очень скоро набеги на Логмозеро прекратились, и на будущий год забылись и совсем, хотя ни одного штатного инспектора, ни одной патрульной бригады на своем озере я за два года жизни так и не видел.
На Шуйские поля тоже пришел порядок, и «зеленая зона» столицы Карелии одержала еще одну победу…
Подходил к концу пятый год моей жизни в Карелии, пятый год существовала «зеленая зона», и все это время воевал я с непорядочными стрелками. И забыл я за эти пять лет почти все свои охоты, и как-то по-другому стал смотреть теперь и на свое оружие, и на своих собак. И больше радовали меня теперь не ружейные стволы, не азарт пары собак-лаек, что шли напролом за любым зверем, а лебеди, белые, чистые птицы, отдыхавшие рядом с моим домом на озере перед дальней дорогой на юг. Видел я этих птиц каждый день, слышал в лунные ночи их тихие разговоры и радовался, как малое дитя, этим птицам, которых никому-никому не дал бы в обиду…