Дни летели, как невидимые пылинки, и страдания мои усиливались, — я понял, что долго не протяну. Снова я припомнил Заабалави, и надежда на его благость затеплилась во мне. Тогда мне пришло на ум обратиться к шейху квартала. Господи, это же так просто, с этого надо было начинать! Комнатенка этого шейха была похожа на тесную лавку, но в ней был телефон и письменный стол, за которым я его и застал. Поверх галабийи на нем был надет пиджак. Я подождал, пока уйдет посетитель, с которым он беседовал. Про себя я решил, что с этим шейхом надо разговаривать просто.
Прошло совсем немного времени, и шейх приветливо пригласил меня сесть.
— Мне нужен шейх Заабалави, — проговорил я, отвечая на его вопрос о цели моего прихода.
Он посмотрел на меня с некоторым удивлением — примерно так же глядели все, кого я спрашивал прежде.
— Во всяком случае, — сказал он, сверкнув в улыбке золотыми зубами, — он еще жив. Но вся загвоздка в том, что у него нет постоянного адреса. На него можно натолкнуться, прямо выйдя отсюда, а можно искать месяцы — и все безуспешно.
— Так даже вы не можете найти его?!
— Даже я. Про него ничего нельзя загадывать, но слава Аллаху, что он еще жив!
Он пристально поглядел на меня и прошептал:
— А что, совсем дело плохо?
— Да.
— Да поможет тебе Аллах! Но давай подойдем к этому рационально.
Он развернул лист бумаги и с неожиданной быстротой и ловкостью набросал на нем полный план района, отметив все кварталы, улицы, переулки, проходы и площади. Посмотрев с удовольствием на свое произведение, он перешел к объяснениям:
— Здесь жилые дома, это — квартал парфюмеров, это — медников, вот полиция, а это — пожарники. С планом легче ориентироваться. В кофейнях надо искать особенно тщательно, а также в местах, где собираются дервиши, в мечетях и молельных домах и еще у Зеленых ворот. Иногда он скрывается среди бродяг, тогда его не узнать. Сам-то я несколько лет его не видел. Дел у меня всегда полно, и только твои расспросы вернули меня во времена счастливой юности.
Я уставился на набросок, не зная, что делать. Тут зазвонил телефон, и он поднял трубку.
— Бери, — пододвинул он ко мне бумагу, довольный собственной щедростью. — Слушаю. К вашим услугам.
Свернув план, я вышел на улицу и отправился бродить по кварталу. Я шел от площади к площади, от улицы к улице, спрашивая о шейхе всех, кто мне казался старожилом. Наконец владелец гладильни сказал мне:
— Иди к каллиграфу Хасанейну в квартале Умм ал-Гулам, они ведь были друзьями.
И я отправился в Умм ал-Гулам. Старика Хасанейна я нашел в узком и глубоком ущелье — лавке — согнувшегося над работой. Лавка была забита вывесками, банками с краской, насквозь пропитана странным запахом — смесью клея и благовоний. Старик сидел на козлиной шкуре перед доской, прислоненной к стене, он уже вывел серебром посреди доски слово «Аллах» и теперь был занят его украшением. Я остановился за его спиной, боясь помешать, спугнуть вдохновение, водившее кистью. Минуты шли, моя деликатность начинала перезревать — тут он вдруг довольно любезно сказал:
— Да?
Поняв, что он заметил мое присутствие, я представился и добавил:
— Мне говорили, что шейх Заабалави — ваш друг, а я его ищу.
Его рука приостановилась. Не без удивления он окинул меня взглядом.
— Заабалави! Слава Аллаху! — сказал он со вздохом.
— Он ведь друг вам? — настаивал я.
— Был когда-то. Загадочный человек. Зачастит к тебе, люди подумают — вот близкие и добрые друзья. А он исчезнет — как не бывало. Но святых ведь не судят.
Надежда моя угасла, будто перегорела лампочка.
— Он приходил постоянно, сидел здесь, — продолжал старик, — мне стало казаться, будто он часть всего, что я пишу. А где он теперь?..
— Он жив еще?
— Несомненно. Ах, какой тонкий вкус был у этого человека — благодаря ему я написал лучшие свои работы.
— Богу известно, — сказал я глухим голосом: пепел моих надежд душил меня, — как он мне нужен. Уж кому, как ни вам, знать, зачем его ищут…
— Да, да, конечно. Пусть поможет тебе Аллах восстановить здоровье. Он… он — человек и больше того… — широко улыбнувшись, он вдруг добавил: — Лицо его светится такой красотой! Но где он?
Я вскочил на ноги, пожал ему руку и вышел. Вновь я брел по кварталам, из одного в другой, спрашивая у всех, кто, как мне казалось, по возрасту или опыту мог оказать мне помощь. Какой-то продавец люпина сказал, что встречал Заабалави совсем недавно в доме шейха Гадда, известного музыканта.
Вот и особняк в Табакшийе, где живет шейх Гадд. Хозяина я застал в изысканно убранной комнате, всё, даже сами стены, дышало благородной стариной. Он сидел на диване, рядом лежала его знаменитая лютня, хранившая самые прекрасные мелодии нашего века. Из глубины дома слышался шум — звон посуды на кухне, возня детей. Поздоровавшись и представившись, я был поражен сердечностью его приема. Ни словом, ни жестом не выразил он удивления моим визитом и не проявил вульгарного любопытства. Деликатность и радушие хозяина ободрили меня.
— О шейх Гадд, я — поклонник вашего таланта, просто зачарован вашими песнями.
— Благодарю, — улыбнулся он.
— Извините за беспокойство, — продолжил я, смешавшись, — но мне говорили, что Заабалави — ваш друг, а он мне очень нужен, необходим.
— Заабалави? — переспросил он, хмуря лоб и пытаясь сосредоточиться. — Он нужен вам? Помоги вам Аллах, ибо кто знает, где Заабалави?
— Разве он к вам не приходит?
— Приходил прежде. Может зайти и сейчас, а может и до самой смерти не появится.
Я громко вздохнул и спросил:
— Почему он такой?
Шейх коснулся рукой лютни, засмеялся:
— Таковы уж эти святые!
— Хотел бы я знать, всегда ли люди так мучаются, страдают, разыскивая его…
— Страдание — часть лечения.
Он взял смычок, струны под его рукой издавали нежные звуки. Я рассеянно следил за его движениями, потом, забывшись, прошептал довольно громко:
— Значит, я зря приходил.
Он улыбнулся, прижал лютню к щеке.
— Прости вас господь, что вы так говорите о встрече, которая свела нас.
Ах, как неловко это получилось! Я начал извиняться:
— Простите, я так подавлен своей неудачей, что разучился себя вести.
— Не поддавайтесь этому чувству. Этот непостижимый человек доводит до изнеможения тех, кто его ищет. Раньше было проще — его адрес был известен. Но теперь все переменилось. Когда-то его почитали наравне с правителями, а сегодня полиция разыскивает его по обвинению в «ложных притязаниях». Неудивительно, что теперь его не найдешь. Надо набраться терпения и верить, что вы встретитесь.
Он чуть отодвинулся от лютни, взял первые аккорды мелодии, потом начал петь:
Теперь у меня не было ни сил, ни желания оторваться от пленительной мелодии.
Но вот он кончил и снова заговорил:
— Я сочинил музыку к этим стихам за одну ночь. Это было в канун праздника Малого Байрама. Заабалави тогда был у меня в гостях, он и подобрал стихи. Он сидел на том же месте, где вы. Посидит немного, потом встанет, отправится с детьми повозиться — сам словно дитя. А если я устану или вдохновение оставит меня, он подойдет, толкнет в грудь кулаком несильно, развеселит меня шуткой — и я снова берусь за мелодию. И так продолжалось, пока я не кончил самую лучшую свою песню.
— Он что-нибудь понимает в музыке?
— Да он сама музыка! У него исключительно красивый голос; когда он говорил, слова как песня лились. А какое одухотворение он приносил с собой…
— А как ему удавалось вылечить те болезни, перед которыми отступали прочие лекари?
— Это его секрет. Быть может, вы узнаете, встретившись с ним.