Безделье, однако, возвращало его мысли к действительности. Чтобы настроиться на другой лад, Дызма решил подняться в свой номер. Тут он вспомнил о письме Понимирского, вынул его, прочитал.
— Э, чего там! — махнул рукой Никодим. — Пойду, что со мной сделают…
Пани Юзефина Пшеленская встала в этот день с левой ноги. Это было единогласно признано на кухне в десять утра, а в одиннадцать по всей квартире поднялись такая суматоха и шум, как будто дело было не в одной левой ноге, а по меньшей мере в обеих.
В двенадцать квартира уважаемой пани Пшеленской являла собой зрелище хаоса и паники: антикварный столик перебрасывали с места на место, пока наконец он не брякнулся куда-то в пыль, задрав вверх свои рахитично-изысканные ножки. Хозяйка гарцевала перед растерянными слугами по квартире, точно валькирия по полю брани. Впереди трещала пулеметная очередь ее ругательств, позади, словно крылья бурнуса, развевались полы шлафрока.
В гостиной урчал пылесос, на дворе гремел гром от выбиваемых ковров. Окна то распахивались, потому что в этой духоте нельзя было высидеть ни минуты, то с треском закрывались, потому что от этих сквозняков гулял ветер в ушах. В довершение всего беспрерывно трещал телефон, и в трубку из хозяйкиного рта градом сыпались ругательства, хлесткие, словно удары арапника.
В эту минуту в передней раздался звонок. Чаша терпения была переполнена, и пани Юзефина рысью помчалась лично отпереть дверь. Прислуга в ужасе замерла, мысленно поручив божьей опеке особу злосчастного гостя.
Дверь распахнулась, и, подобно пушечному выстрелу, грянул зычный вопрос:
— Вам чего?
Этот нелюбезный прием не озадачил Никодима. Напротив, он вдруг почувствовал в себе больше уверенности — тон и внешность этой дамы напомнили ему его собственных знакомых.
— Як пани Пшеленской.
— Чего вам надо, опрашиваю?
— Есть дело. Доложите пани, что пришел приятель ее племянника.
— Какого еще там племянника?
— Графа Понимирского, — не без самодовольства произнес Дызма.
Эффект был неожиданный. Растрепанная дама вытянула руки вперед, как бы защищаясь от нападения, и оглушительно заверещала:
— Не заплачу! Ни гроша не заплачу за племянника! Нечего ему было влезать в долги!
— Что? — удивился Дызма.
— Обратитесь к его зятю! Я не дам ни гроша, ни гроша! Это возмутительно: все ко мне, чистое наказание…
Для Дызмы это было слишком. Кровь бросилась ему в лицо.
— Что вы тут разоряетесь, черт вас подери! — рявкнул он во все горло. Пшеленская замолкла, как громом пораженная. Широко открыв глаза, съежившись, с испугом глядела она на непрошеного гостя.
— Никто от вас денег не требует; а если чего и хотят, так отдать, а не взять деньги.
— То есть как?
— Говорю: отдать.
— Кто хочет отдать? — спросила Пшеленская с возрастающим удивлением.
— А вы думаете кто? Шах персидский, султан турецкий?.. Ваш племянник и мой друг.
Пшеленская схватилась за голову обеими руками:
— Ах, извините, у меня сегодня ужасная мигрень, прислуга довела меня до исступления. Не сердитесь на меня, простите! Пожалуйста, войдите.
Дызма прошел следом за Пшеленской в боковую комнатку. Половина мебели была там опрокинута, посредине торчала щетка для натирания паркета. Хозяйка поставила гостю стул у окна, а сама, извинившись за свой вид, вышла и исчезла на добрые полчаса.
«Что за дьявол, — принялся сам с собой рассуждать Дызма. — Кинулась на меня, как шавка на бродягу. Черт принес меня сюда! Видно, тетка вроде племянника!
Говорят, будто она важная дама, а выглядит как кухарка!»
Он долго не мог успокоиться, а когда пришел наконец в себя, стал сожалеть, что сразу сказал этой бабе о намерении Понимирского расплатиться с долгами.
«Считает его сумасшедшим, готова и меня записать туда же…»
Наконец хозяйка вернулась. Теперь на ней красовался бордовый шлафрок, волосы были причесаны, мясистый нос и пухлые щеки покрывал толстый слой пудры, губы были ярко накрашены.
— Простите великодушно, — заговорила хозяйка, — я страшно устала и изнервничалась. Пшеленская!
Никодим поцеловал ее длинную худую руку, представился.
Пшеленская тотчас осыпала его градом вопросов, он даже рта не успел открыть для ответа. Тогда он вынул письмо Понимирского и протянул Пшеленской.
Та немедленно принялась кричать:
— Боже мой, я забыла пенсне. Франя! Франя! Антоний!.. Франя! — надрывалась она.
Послышались торопливые шаги, и через минуту горничная принесла пенсне в золотой оправе.
Пани Пшеленская углубилась в письмо, щеки у нее раскраснелись, несколько раз она, прервав чтение, рассыпалась перед Дызмой в извинениях.
Письмо произвело на нее сильное впечатление. Прочитав его еще раз, она объявила, что это дело большой важности, но вовсе не потому, что Жоржик собирается отдать ей долг, а так, вообще.
Она принялась выспрашивать Никодима о том, что делается в Коборове, о настроении «несчастной Нинетки», о состоянии хозяйства «вора Куника» и в конце концов поинтересовалась, что думает обо всей этой истории ее собеседник.
Но собеседник не думал ровно ничего и потому промямлил:
— Как вам сказать… Надо бы посоветоваться с адвокатом.
— Верная мысль, верная мысль, — подхватила Пшеленская. — Но, знаете, лучше всего было бы предварительно поговорить с паном Кшепицким. Вы знакомы с паном Кшепицким?
— Нет, незнаком. А кто это?
— О, это очень способный человек и наш старый знакомый, хоть он и молод. Простите, вы остановились в гостинице?
— Да.
— Вы не откажете, если я вас приглашу завтра на обед? Будет как раз Кшепицкий, и мы обсудим все дело. Хорошо?
— В котором часу?
— Если вас не затруднит, в пять.
— Хорошо.
— Простите, что так нелюбезно встретила вас. Вы не сердитесь?
— За что же? — отозвался Дызма. — С каждым может случиться.
Он глянул на Пшеленскую внимательнее и решил, что она вовсе недурна. Ей было под пятьдесят, но, тоненькая, порывистая, она выглядела моложе. Пшеленская проводила Дызму до передней и попрощалась с улыбкой.
— У этих бар никогда ничего не разберешь, — бормотал Дызма, спускаясь по лестнице.
Он зашел в ближайший бар и пообедал. Приятно было наконец есть в одиночестве и не чувствовать никакою ярма — не раздумывать, когда употреблять ложку, когда — вилку.
После визита к Пшеленской Дызма решил, что все кончится разговорами и надежды Понимирского развеются как дым.
«Не так глуп этот Куницкий, чтобы позволить из себя веревки вить. Пройдоха!»
Потом вдруг Никодиму пришло в голову — не лучше ли рассказать обо всем Куницкому? Но он тут же пришел к убеждению, что разумнее всего держать язык за зубами. Кроме того, выдать Понимирского — означало причинить неприятность Нине, такой славной женщине…
Возле самого бара Дызме в глаза бросилась светящаяся реклама. Фильм. Как давно он не был в кино! Посмотрел на часы: в его распоряжении оставалось еще пять часов. Не долго раздумывая, Никодим купил билет.
Картина была интересная, даже захватывающая. Молодой бандит влюблен в хорошенькую девушку, которую похитила неожиданно другая банда, после множества головоломных трюков и приключений бандит освобождает свою любимую и в финале идет с нею под венец; что любопытнее всего — венчает их не кто-нибудь, а отец невесты, седобородый священник с добродушной улыбкой на морщинистом лице.
Это вызвало у Никодима на первых порах недоумение, но потом он подумал, что это все происходит в Америке, а там, видно, священник может состоять в браке.
Фильм был настолько хорош, что Дызма просидел целых два сеанса. Когда он вышел из кино, улицы сияли тысячами огней. По тротуарам двигались толпы гуляющих. Вечер был жаркий и душный. Дызма вернулся пешком в гостиницу и уже издалека увидел шикарный автомобиль Куницкого.
«Моя машина!» — подумал он и усмехнулся.