Теперь Дызма тем более не мог понять, что надо было этой девушке. Сама пришла, сама захотела, а потом…
Долго он не мог заснуть. Размышляя обо всем этом, пришел к выводу, что Кася испытывает к нему отвращение всерьез и что романа с ней не получится.
«Все они тут с ума посходили», — решил Никодим, вспомнив Понимирского.
На следующий день к завтраку вышла одна Нина. По ее словам, Кася лежала в постели.
Наблюдая за Ниной, он сделал вывод, что о ночном происшествии ей ничего не известно.
Вечером возвратился домой Куницкий и завладел Дызмой до поздней ночи.
Только на следующее утро Никодим встретил Касю по дороге в столовую. На его поклон она ответила надменным кивком. Нина сидела уже за столом. Обе молчали. Надо было как-то начать разговор. Едва Дызма упомянул о хорошей погоде, Кася откликнулась с иронией:
— Ах, так вы, значит, соизволили заметить это необычайное явление?
Когда Никодим привстал, чтобы положить себе на тарелку ветчины и проехался рукавом по маслу, Кася рассмеялась со злорадством:
— Такой чудесный костюм! Какая жалость! Так красиво сшит, с таким вкусом. Вам шьют, наверно, в Лондоне?
— Нет, я покупаю готовое, — простодушно ответил Никодим.
Он не понял иронии и удивился про себя, что костюм мог понравиться. Был им не понят и полный упрека взгляд, каким Нина пыталась удержать Касю от колкостей.
— А что, — заметила Нина, — ты получила хороший урок от пана Никодима. Я говорила тебе, что ему, как человеку действия, чужд снобизм.
Кася скомкала салфетку и встала.
— Какое мне до этого дело! До свидания.
— Ты едешь в Крупев?
— Да.
— К обеду вернешься?
— Не знаю. Посмотрим.
Когда она вышла, Дызма осторожно спросил:
— Почему Кася злится? Нина кивнула:
— Вы правы. Именно злится… Может быть… У вас есть свободное время?
— Конечно.
— Хотите покататься на лодке?
— Давайте.
Нина взяла шаль, прихватила еще и зонтик, потому что — солнце палило немилосердно.
Узкой тропинкой шли они по жнивью к неподвижной глади озера. Нина была в белом, легком, почти прозрачном платье. Шагая следом за ней, Никодим отчетливо различал очертания ее ног. Чтобы добраться до лодок, надо было перейти по мостику через ров. Нина заколебалась.
— Знаете, лучше обойдем.
— Боитесь мостика?
— Немножко.
— Не бойтесь. Он прочный.
— У меня закружится голова, я потеряю равновесие.
— Гм… Стоит ли обходить? Я вас перенесу.
— Нельзя, неудобно, — с лукавой улыбкой сказала Нина.
Улыбнулся и Дызма. Нагнувшись, он взял ее на руки. Нина не сопротивлялась и, когда он уже был на мостике, обняла его за шею, крепко прижалась к нему:
— Ой, осторожно…
Дызма нарочно замедлил шаг и опустил ее на землю чуть дальше того места, где кончилась переправа. Хотя Никодим не устал, дыхание у него участилось, и Нина спросила:
— Я тяжелая? Долго вы могли бы нести меня?
— Мог бы мили три… пять миль…
Она быстро пошла вперед, и они больше не разговаривали до самой воды.
— Не истолкуйте в дурную сторону того, что скажу вам, — начала Нина, когда они отплыли далеко от берега. — Но мне кажется, женщина не может быть счастлива, если некому носить ее на руках. Не иносказательно, нет, по-настоящему носить на руках.
Дызма бросил весла. Ему вспомнились маленький толстенький Бочек и его жена. Та весила по меньшей мере кило сто. Бочек, конечно, не носил ее на руках, и все же они были счастливы. Эти воспоминания вызвали у Дызмы улыбку.
— Не все женщины такие, — возразил он вслух.
— Согласна, но те, которые не такие, лишились какой-то части своей сущности, стали похожи на мужчин, утратили женственность. Например… Кася.
В ее голосе прозвучала нотка неприязни.
— Что, разве вы поссорились с Касей?
— Нет, — ответила Нина, — просто она злится на меня.
— За что же? Нина заколебалась.
— За что? Трудно оказать… Может быть, за то, что я чувствую к вам симпатию.
— Кася не любит меня?
— Не то.
— Нет, не любит. Сегодня за завтраком она подпускала мне такие шпильки…
— Но ведь вас это нисколько не трогает. Вы ее здорово осадили. Вы умеете двумя-тремя словами поставить человека на место.
Дызма рассмеялся. Он вспомнил рассказ Вареды о шутке Уляницкого.
— Иногда это можно сделать и без слов. Когда я был в мае в Крынице, со мной в пансионе жил один пустомеля. Знаете, такой щеголь, ветерком подбит. За столом сидел напротив меня и все болтал, все болтал. О чем он только не говорил! На всех языках! И все слушают, особенно женщины. А он все обольщает да обольщает.
— Я знаю таких развлекателей, — вставила Нина. — Не переношу их.
— И я тоже. Так вот: однажды я не сдержался. После того, как он проболтал без перерыва добрых полчаса, я наклонился к нему да как гаркну: «У-у-у-у!..»
Нина расхохоталась.
— А он что? — спросила она.
— Сразу замолк. С тех пор только его и видели. Наверное, уехал.
Нина воскликнула:
— Ах, это замечательно! Как раз в вашем вкусе. Даже если б вы мне не сказали, что это сделали вы, я бы все равно отгадала, кто это был. Замечательно!
Дызма был доволен произведенным эффектом.
— Знаете, — продолжала Нина. — Я нигде не встречала таких мужчин, как вы. У меня такое чувство, будто мы с вами уже век знакомы, мне кажется, я наперед знаю, что вы сделаете в том или ином случае, что скажете. Но поразительнее всего то, что тем не менее я каждый раз открываю в вас новые качества. А между тем вы монолит.
— Кто?
— Монолит. Структура вашего характера математически последовательна. Взять хотя бы вашу манеру обращаться с женщинами! Вы очаровываете простотой. Правда, вы несколько суровы, я бы даже сказала — грубы. Но в этом чувствуется глубина мысли. Только человек дела, подлинный интеллектуал может позволить себе такое поведение, может начисто отрешиться от вертеровских настроений, проявлений лиризма, от самоприкрашивания и мишуры. О, вы не принадлежите к людям, которые напоминают мне магазин, потому что все свои достоинства выставляют в витринах. Простите эту метафору. Вы, наверное, не выносите метафор?
Никодим не понимал, что значит это слово, но предусмотрительно ответил:
— Почему… напротив.
— Вы учтивы. Но это не в вашем духе. У вас нет ничего от Марокко. Верно ли я определила?
Дызма стал внутренне раздражаться. Он не представлял себе, что можно слушать родную речь и не понимать ни слова.
— Конечно, — буркнул он.
— Ах, вы не любите говорить о себе!
— Нет. Да и не о чем.
С минуту он молчал, потом спросил уже иным тоном:
— Может, поплывем вон к тому лесочку? — и указал на далекий берег, где виднелись сосны.
— Хорошо. Но теперь грести буду я, а вы сядете за руль.
— А вы не устанете?
— Нет. Немного гимнастики не помешает.
Лодка была узкая и вертлявая; когда они менялись местами, пришлось поддержать друг друга, чтобы не потерять равновесия.
— Вы умеете плавать? — спросила она.
— Как топор, — ответил Дызма и рассмеялся.
— Я тоже не умею. Поэтому надо быть осторожнее.
Они подплывали к лесу. Воздух был насыщен запахом нагретой на солнце хвои.
— Выйдем? — спросила она.
— Можно. Посидим немного в тени.
— Да, жара страшная.
Лодка скользнула носом по песчаному берегу. Выше, где начинались деревья, земля была покрыта густым волнистым мхом.
— Красиво тут, правда? — спросила Нина.
— Ничего.
Уселись на мху, и Никодим закурил.
— Вас очень удивило мое письмо?
— Отчего же? Оно очень меня обрадовало, — ответил Дызма, вынимая узкий конверт из кармана. — Ношу на сердце.
Нина стала просить, чтоб он уничтожил письмо: ведь оно может попасть в чужие руки.
— Не забывайте, я замужем. Прошу вас.
— Ни за что, — запротестовал Дызма.
— Не подозревайте меня в трусости. Мне просто хочется избежать неприятностей.
Нина протянула руку, но Никодим поднял письмо над головой, и ей было не достать его.