— Во-вторых, ты сама говорила, что не хочешь жить в Варшаве, а ведь мне-то приходится жить там.
Нина опечалилась. Правда… Разве что поселиться где-нибудь под Варшавой. Никодим будет ездить в автомобиле… Она стала строить планы на будущее.
Никодима клонило ко сну. Чтобы не задремать, он закурил папиросу.
— Ах, — заговорила Нина, — у нас будут дети. Какое это наслаждение, какое счастье иметь детей! Скажи, милый, ты любишь детей?
Дызма не выносил детей, но ответил:
— Очень.
— Ах, это чудесно! У нас будет много детей…
— Слушай, — прервал ее Никодим, — а муж не заметил, что ты вышла из спальни?
Нина встревожилась. Действительно, она засиделась. В конце концов для нее это значения не имеет, но все же лучше избежать скандала.
Они нежно простились, и Нина ушла.
Дызма лёг в кровать, натянул на голову одеяло и проворчал:
— К черту с такой любовью!
ГЛАВА 10
Государственный хлебный банк процветал. Экономический эксперимент удался сверх всяких ожиданий. На Польшу обратили серьезное внимание другие европейские государства, и пресса, особенно в аграрных странах, добивалась от своих правительств применения метода председателя Дызмы.
Сам председатель стал личностью, признанной правительственными кругами, и даже оппозиция относилась к нему с почтением, время от времени награждая его комплиментами. И в этом не было ничего удивительного.
Благодаря его твердой руке о государственном хлебном банке говорили как о хорошо организованном предприятии, где разумное хозяйствование сочетается с широким размахом.
Председатель Дызма прославился трудолюбием: да, да, этот человек отличался не только поразительной предприимчивостью, но и редкой работоспособностью. Его кабинет был недоступным святилищем, куда редко допускались клиенты. Только секретарь Кшепицкий имел туда неограниченный доступ. Он передавал ежедневно председателю доклады начальников отделов, просматривал корреспонденцию, прессу и был в курсе всех текущих дел. Ежедневно в одиннадцать утра к председателю являлся на совещание директор Вандрышевский. Совещание состояло в том, что директор излагал наиболее сложные вопросы, требующие как будто бы долгого размышления, но председатель всякий раз незамедлительно принимал решение:
— Это предложение отклонить.
Или же:
— Решить в благоприятном смысле.
Сначала это заронило у директора серьезные сомнения, но с течением времени, к своему собственному изумлению, он убедился, что решение председателя бывает всегда удачным. Разумеется, он не предполагал, что важную роль тут играют беседы председателя с секретарем Кшепицким.
Меж тем ваза для визитных карточек в квартире председателя стала наполняться. Приезжали не только политические и финансовые деятели, но и аристократы. Всякий раз, когда карточку князя Томаша Ростоцкого прикрывали другие карточки, Никодим вынимал ее снизу и клал на самый верх.
Визитеров он принимал редко и неохотно, отговариваясь делами. Тем не менее отдавал визиты всем, строго придерживаясь предписаний из книжки «Бонтон».
Знакомство его с пани Пшеленской и магическое слово «Оксфорд» отворили перед Никодимом двери всех плутократических и аристократических салонов. Князь Томаш называл его при всех современным Вокульским,[12] а мультимиллионер Збигнев Шварцнагель — Неккером[13] двадцатого века.
Поэтому; когда возник острый конфликт между правительством и нефтяными магнатами, обе стороны охотно обратились к председателю Дызме с просьбой об арбитраже. Дызма рассудил как Соломон: сначала тянул с решением, чем снискал себе благодарность магнатов, затем заявил, что экспортные премии за ввоз нефти применять нецелесообразно, и это удовлетворило правительство.
В связи с арбитражем пресса снова поместила портрет Никодима, чему бы тот вовсе не радовался, если бы мог предвидеть, к каким последствиям приведет в скором времени эта популярность.
Однажды, когда он сидел в своем кабинете, поглощенный чтением уголовной хроники в бульварных газетах, из смежной комнаты, где был кабинет Кшепицкого, донеслись вдруг громкие голоса. Было ясно, что кто-то добивается приема у председателя и, вопреки протестам Кшепицкого, пытается даже скандалить.
Это взорвало Дызму. Он вскочил и распахнул дверь:
— Что за галдеж, черт побери?! Защищавший дверь Кшепицкий доложил:
— Пан председатель, тут какой-то Бончек или Бочек пытается к вам прорваться…
Не успел он кончить, как толстый, низенький человечек выскочил вперед и заорал:
— Привет, пан Никодим, это я!
Дызма покраснел. Перед ним с протянутой пятерней стоял пан Бочек — начальник почтовой конторы в Лыскове. Надо было немедленно взять себя в руки.
— Добрый день, прошу…
Никодим закрыл дверь, но, опасаясь, что Кшепицкий станет подслушивать, провел Бочека в отдаленный угол комнаты и, развалившись на диване, указал гостю стул.
— Чего вы хотите, пан Бочек?
Только теперь Бочек почувствовал робость.
— Да я так, по старому знакомству, пан Никодим.
— Пан Бочек, — прервал его Дызма, — председатель Совета министров называет меня «пан Никодим», а вы можете сделать небольшое усилие и, обращаясь ко мне, говорить «пан председатель».
— Прошу прощения, это вырвалось у меня по-старому, по-товарищески… пан председатель.
— Об этом забудьте. Чего ты хочешь, Бочек?
— Да так, решил обратиться к вам с покорнейшей просьбой, пан председатель, вроде как по старому знакомству.
— Хорошо, хорошо, в чем же дело?
— Заступитесь за меня, пожалуйста, Вот уже месяц, как я без работы. Жена, дети…
— Выгнали?
— Уволили, э-э-э… пан Ник… пан председатель. Враги подослали комиссию, был в ней такой Сковронек из окружного управления — собака, не человек, — так он отыскал какие-то непорядки в книге ценных посылок, в той самой, которую когда-то вели вы…
— Тише, черт тебя побери, чего орешь!
Бочек от изумления вытаращил маленькие, прикрытые жирными складками глазки. А ведь он вовсе не кричал… Уж не боится ли его прежний подчиненный, как бы кто не услышал, что… Бочек был достаточно сообразителен.
— Ну, так чего ты хочешь?
— Я хотел попросить у вас места, потому что…
— Нет у меня никаких мест. Все занято.
— Шутите, пан председатель. Стоит вам только шевельнуть пальцем…
— Я не собираюсь шевелить пальцем, понимаешь, Бочек? Не думаю! Для чего мне шевелить, а? С какой-такой стати? Когда я был твоим подчиненным, дорогой мой, ты мной помыкал, орал на меня, а теперь… Ты у меня запоешь еще не ту песенку… Фига с маком, вот что!
Бочек сидел насупившись.
— Шиш, а не место! Смотри-ка! Такую цацу из себя корчил, а теперь спину гнет!
Никодим в возбуждении встал, топнул ногой.
— Ты знаешь, с кем имеешь дело?! С председателем, с другом министров! Болван! Встать, раз я стою.
Бочек поднялся не спеша.
— Прикажу — тебя в три шеи с лестницы спустят! И никто слова мне не скажет. Убирайся подобру-поздорову и держи язык за зубами, понял? Ни слова никому о своей с…й почте и о том, что меня знаешь. Ни звука! Пошел вон!
Бочек не двигался с места и, глядя в пол, произнес:
— Хорошо, я уйду. Только насчет лестницы — это не так уж просто… Есть еще справедливость на свете… А если в газете напишут, что пан председатель своего бывшего начальника…
— Что? — рявкнул Дызма.
— Чего вы кричите, пан председатель? Рот заткнуть мне хотите? Сегодня ваша взяла, но мы еще посмотрим… Я ухожу… До свидания…
Бочек поклонился и направился к выходу.
— Постой! — окликнул его Дызма.
Бочек остановился и посмотрел исподлобья.
— Стою.
— Что ты собираешься делать?
— Что собираюсь…
— У-у… гадина! — Никодим плюнул на ковер. Растер плевок ногой и, сев за письменный стол, взял телефонную трубку, попросил какой-то номер и начал разговор.