— Падайте ниц, — завыл кто-то. — Он прибыл! Хвала тебе, хвала, владыка любви, жизни и смерти! Хвала тебе, Князь мрака!..
Младшая из сестер. Чарских истерически захохотала, одна из женщин вскочила и, прижимаясь к Стелле, закричала:
— Вижу его, вижу!
— Кого? — с отчаянием завопил Дызма.
— Его, его, Сатану…
Никодиму показалось, что чьи-то холодные руки сжимают ему горло. Изо рта вырвался истошный крик, и, обмякнув, он упал в кресло.
Великий Тринадцатый лишился чувств.
Первое, что он ощутил, придя в себя, была растекающаяся во рту сладость. Никодим открыл глаза. У самого его носа маячили черные зрачки Стеллы. Не успел он совсем очнуться, как ее губы прильнули к его губам, и он снова почувствовал на языке сладкую жидкость с терпким запахом. Вино! Никодим хотел глотнуть воздуха и оттолкнул Стеллу. Среди дыма маячили белые фигуры. Из соседней комнаты женщины приносили столики, ставили на них бутылки и рюмки. Конецпольская с крохотным флаконом в руках отмеривала по каплям в рюмки какую-то жидкость, потом туда наливали вино.
Каждая взяла в руки по рюмке. Стелла подала Дызме бокал.
В комнате раздался приглушенный гул голосов. Никодим глотнул вина и чмокнул:
— Вкусно…
Насладимся же благоденственным пэйотлем! — с пафосом воскликнула Стелла.
Рюмки были выпиты и наполнены снова.
— Что такое в вине?
Очутившаяся рядом с Никодимом одна на сестер Чарских села на ручку кресла и, касаясь губами уха, мечтательно зашелестела:
— Божественный яд пэйотля, божественный… Чувствуешь, как он кипит в жилах, владыка?.. Правда? Какое пение, сколько красок!.. Правда?
— Правда, — согласился Никодим и выпил бокал до дна.
Он почувствовал, что с ним творится что-то необычайное. Сердцем овладела неожиданная радость, все кругом стало прекрасным, многоцветным, даже низкорослая Стелла сделалась привлекательной.
Общее настроение тоже изменилось самым удивительным образом. Женщины смеясь окружили Никодима, воздух наполнился вскриками, фривольными песенками. Одна из женщин хватила бокалом о стену и с криком «Эвоэ!» сдернула с себя белый халат и принялась плясать.
— Браво! Браво! — закричали остальные.
Ковер быстро покрылся белыми пятнами атласа. Из маленького флакона в рюмки лились светло-зеленые капли волшебного сока.
Упал задетый кем-то подсвечник, комнату охватил мрак, душный алый мрак, полный страстного шепота, истерического смеха…
……………………………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………
ГЛАВА 12
Сквозь щели тяжелых гардин красной полосой ворвался в комнату отблеск заходящего солнца. Отяжелевшей рукой Никодим нащупал часы.
Выло шесть.
Странно. Он не ощущал ни головной боли, ни металлического привкуса во рту, как это обычно бывает после попоек.
Ощущал только страшную слабость.
Сделать какое-либо движение, даже поднять веки стоило большого труда.
Однако пора вставать. Надо ехать в Варшаву. Что подумают в банке…
Никодим позвонил.
Явился чопорный лакей и доложил, что ванна готова.
Дызма лениво натянул на себя пижаму, пошел в ванную. Там, взглянув на себя в зеркало, не на шутку испугался: лицо бледное как мел, под глазами широкие синие круги.
— Черт побери, вот удружили!..
Никодим оделся и, с трудом передвигая ноги, сошел вниз.
Там ожидала его Ляля Конецпольская. В ответ на приветствие вяло протянула руку.
— Вы голодны?
— Нет, благодарю вас.
Он посмотрел на нее искоса и, встретив ее игривый, как всегда, взгляд, покраснел до самых ушей.
«Вот черт! — подумал Никодим. — Нисколько не стыдно… Ведь не могла же она всего забыть?»
— Я хочу ехать, — заявил Никодим после непродолжительного молчания.
— Пожалуйста, автомобиль в вашем распоряжении. Попрощались самым обычным образом, и это еще больше смутило Никодима. Когда машина была уже на шоссе, он оглянулся.
— Свиньи! — промолвил с убеждением Никодим.
— Слушаю вас, — обернулся к нему шофер.
— Поезжайте, поезжайте, я говорю не с вами.
— Извините.
Дызма стал думать о минувшей ночи. Его мучил страх. Мысль о том, что не обошлось без дьявола, угнетала его больше всего. Зато он порадовался своему открытию: оказывается, в высших сферах у него те же права, что у графа или у князя. Даже, пожалуй, больше. Его должны слушаться; стоит ему любую из них поманить пальцем, и она пойдет к нему, как простая уличная девка.
А ведь он представлял их совсем иными, этих надменных элегантных дам.
Никодим рассмеялся не без самодовольства. Верно говорит Кшепицкий: все девки одинаковы.
Стал накрапывать дождь. Когда автомобиль остановился около банка, лило уже как из ведра.
Дызма быстро перебежал тротуар и вошел в ворота. Труднее было подняться по лестнице: он шел с таким усилием, словно тащил большой груз.
— Довели, ведьмы!
Игнатий встретил своего хозяина сообщением, что за вчерашний и сегодняшний день было около десятка посетителей, несколько раз приходил секретарь, а потом еще раз двадцать звонил, чтоб узнать, не вернулся ли пан председатель. Но хуже всех один нахал. Он ругался и во что бы то ни стало хотел проникнуть в квартиру, никак не хотел поверить, что пана председателя нет дома. Все уверял, будто пан председатель прячется от него…
— Какой он на вид?
— Да такой низенький, толстый…
— Назвал себя по фамилии?
— Назвал. Бончек или что-то вроде этого…
— Вот черт, — выругался председатель. — Что этой сволочи от меня надо?!
— Если еще придет, могу его с лестницы спустить, — предложил Игнатий.
— Не стоит.
Зазвонил телефон. Это был Кшепицкий. Есть очень важные дела, нельзя ли ему сейчас приехать?
— Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего особенного.
— Жду.
Никодим велел Игнатию приготовить черный кофе, прилег па диван.
Он задумался… Стоит ли рассказывать Кшепицкому все, что с ним было у графини Конецпольской?.. Потом решил, что это могут счесть предательством, потому не стоит подвергать себя риску.
Игнатий принес письма. Это была частная корреспонденция, которой секретарь не распечатывал. Состояла она из трех писем от Нины и непомерно длинной телеграммы от Куницкого. Тот просил Дызму спешно заняться делом о железнодорожных поставках, так как этот вопрос стал теперь особенно актуален.
Не кончил Дызма читать телеграмму, как в комнату вошел Кшепицкий. Он начал с шуточек на тему о поездке с графиней Конецпольской, рассказал несколько анекдотов, мимоходом заметил, что в банке все в порядке, и невзначай спросил:
— Кто же, пан председатель, этот Бочек?
Никодим смутился.
— Бочек?
— Да, да, такой толстяк. Он каждый день нахально является в банк, и так, словно заранее уверен, что вы его примете. Это ваш знакомый?
— Да, вроде…
— Мне показалось, что он сумасшедший.
— Почему?
— Когда я ему сказал, что вы принимаете по пятницам, он стал скандалить: «Какие там, говорит, пятницы! Пусть по пятницам ваш пан председатель принимает кого угодно, вам он еще шею намылит за то, что вы меня не пускаете… Этот ваш председатель не такая уж важная шишка…»
Дызма сидел красный как рак.
— Что он еще говорил?
Кшепицкий закурил и пожал плечами.
— Скандалист и грубиян… Он даже позволил себе какие-то дурацкие угрозы по вашему адресу… Дескать, он еще вам покажет, ну и в таком роде…
Никодим насупился и проворчал:
— М-да… Пан Кшепицкий, если он опять придет, пропустите его… Это такой сумасброд… Он всегда быт: таким.
— Хорошо, пан председатель.
Кшепицкий сказал это своим обычным тоном, но Дызма уже не сомневался: либо что-то пронюхал, либо собирается выяснять кое-какие обстоятельства. Никодим решил во что бы то ни стало заставить Бочека замолчать.
Кшепицкий поужинал у Дызмы. Разговор шел о Коборове.