— Очень толково, — кивнул Кшепицкий.
— Я тоже так думаю, — отозвался как эхо Дызма.
— Конечно, план отличный, — продолжал Рейх, — ноя не уверен, что смогу осуществить его. Если откроется вся эта история, я пострадаю больше всех. В лучшем случае отставка, а то и тюрьма. Рискованная игра…
— Пан комиссар, — прервал его Кшепицкий, — мне кажется, опасения не имеют почвы, Учтите, пан председатель — влиятельное лицо в правительственных кругах. В Варшаве, пожалуй, не найдется другого такого человека, который может сделать столько же, сколько пан председатель.
Рейх поклонился.
— О, я это прекрасно знаю! Тем приятнее мне оказать мелкую услугу столь заслуженному человеку, тем более что пан председатель, вероятно, не забудет про меняв будущем.
— Само собой разумеется, — кивнул Дызма.
— Сердечно благодарю. Я высоко ставлю поддержку пана председателя, об этом говорит хотя бы тот факт, что я собирался изложить ему свою скромную просьбу.
— Охотно сделаю все, что могу.
— Для вас это пустяк, а для меня очень важно. Дело в следующем: с Нового года уходит в отставку заместитель начальника полиции. Если мне заручиться поддержкой такой высокой персоны, как вы, я мог бы наверняка рассчитывать на назначение…
— От кого это зависит? — осведомился Никодим.
— От министра внутренних дел.
— Если так, то можете быть спокойны, — ответил Дызма, — это мой друг.
— Сердечно благодарю.
И Рейх вскочил, чтобы пожать Дызме руку.
Перешли к обсуждению деталей. Рейх и Кшепицкий учли все до последней мелочи, и, слушая их, изумленный Дызма признавался себе, что ни за что не сумел бы с такой ловкостью обстряпать все дело.
В банке их уже поджидал Куницкий. Лицо, глаза — все его поведение говорило о беспокойстве.
Пройдя мимо, секретарь окинул его насмешливым взглядом, но Куницкий даже не заметил этого. Рысцой бросился он навстречу Дызме и загнусавил:
— Приехали! Очень рад. Привезли папку?
— Здравствуйте. Привез.
— Пан Никодим, что все это значит?
— Что вы имеете в виду?
— Прием у министра! Черпак сказал, что прием отложен. Министр вовсе не уезжает. Пан Никодим, он и не собирался уезжать. Что это значит?
— Пойдемте ко мне, — ответил, краснея, Дызма, — там я вам все объясню.
— Ничего, ничего не понимаю, — беспрестанно повторял Куницкий, семеня следом за Дызмой.
— Игнатий, можешь идти в город, — отпустил Дызма лакея.
Когда тот ушел, Никодим сказал, обращаясь к Куницкому:
— Видите ли, ваша жена решила развестись с вами.
— Что такое? — встрепенулся Куницкий.
— То, что вы слышите. Она разводится с вами и выходит замуж за меня.
Куницкий со злобой посмотрел на Дызму.
— Ах, так… Может быть, она приехала вместе с вами?
— Нет, она осталась в Коборове.
Старик беспрерывно кусал губы.
— Когда же это она решила? Это невозможно! Она ничего мне не говорила! Это, наверное, каприз? Это, наверное, вызвано вашей интригой…
— Какой там интригой… Она попросту втюрилась в меня, ей надоел такой старый хрыч, как вы.
— Но у этого старого хрыча, — зашипел Куницкий, — миллионы.
— Шиш, не миллионы. И миллионы и Коборово — все собственность Нины.
— На бумаге, только на бумаге, уважаемый председатель! Не на что зариться!
— А вот и есть на что, — философски заметил Дызма.
— Увы, мне очень жаль, — со злорадством захихикал Куницкий, — но у меня векселя жены на такую сумму, которая с избытком покрывает стоимость имения.
Никодим заложил руки в карманы, выпятил губы.
— Что касается векселей, пан Куницкий, то векселя действительно были. Были, да сплыли.
Куницкий мертвенно побледнел. Дрожа всем телом, с трудом переводя дыхание, он простонал:
— Что?.. Что?.. Как это «были»?..
— А вот так.
— Украл! Ты украл мои векселя?! Ключ, сейчас же отдай ключ от сейфа.
— Не отдам.
— Да это же грабеж! Вор, бандит! Я тебя в тюрьму засажу!
— Заткни глотку, старая калоша! — гаркнул Дызма.
— Грабеж! Давай ключ!
— Не дам, потому что ключ не твой — понимаешь, подлец! Не твой, а Нинин. И сейф ее, и ключ ее.
— Ну, нет! Не думай, негодяй, что старика Куницкого так просто одурачить. Есть еще справедливость в Польше, есть суд! Есть свидетели, которые видели, как я давал тебе ключ. Полегче, браток! Нина тоже вынуждена будет показать под присягой, что подписала векселя.
— Не беспокойся. Это уж мое дело.
— Есть суд! — кипятился Куницкий.
В передней раздался звонок.
— Скотина, судом пугает! — Дызма плюнул на пол и пошел отворять.
— Мерзавец, мерзавец! — Куницкий метался в комнате, как пойманная лиса в клетке. — Сейчас же иду к прокурору, в полицию…
Но идти туда ему не пришлось: открылась дверь, и в комнату вошли сержант полиции и два агента сыскной службы в штатском.
— Вы Леон Куницкий, он же Куник? — сухо спросил сержант.
— Да, я Куницкий..
— Вы арестованы. Одевайтесь, идите с нами.
— Я? Арестован? За что? Это, наверно, ошибка.
— Никакой ошибки нет. Вот ордер на арест.
— За что?
— Не мое дело, — пожал плечами сержант, — в уголовном розыске вам скажут. Ну, пошли! Оружие при вас есть?
— Нет.
— Обыскать его.
Агенты ощупали карманы. Оружия не оказалось.
— Ну, пошли! Извините, пан председатель, что нарушили ваш покой, но таков приказ. До свидания.
— Приказ есть приказ, — заметил Дызма. — До свидания.
Куницкий обернулся, хотел еще что-то сказать, но агент толкнул его, и он, вылетев, как пробка, из комнаты, мгновенно очутился за дверью.
Никодим долго стоял в опустевшей передней. Наконец пригладил перед зеркалом волосы, вернулся в столовую. На столе его ждал завтрак, о котором он до сих под не вспомнил. Только теперь он ощутил сильный голод. Кофе уже остыл, сахар в нем не растворился. Никодим вынул из буфета графин с водкой, положил на тарелку ветчины, колбасы, телятины и принялся есть.
— Видно, на роду мне написано умереть важным барином, — сказал сам себе Никодим за третьей рюмкой. — Ваше здоровье, пан председатель.
В стекла бил мелкий, острый дождь, за окнами клубился серый сумрак.
ГЛАВА 15
Дызма недолюбливал генерала Яжиновского по разным причинам: и смотрит насмешливо, и в обращении сух, а главным образом ему не нравилось то, что генерал был другом Терковского. Несмотря на неоднократные приглашения, Никодим уклонялся от посещения Яжиновских. На этот раз, однако, поехать пришлось — генерал напрямик заявил: отсутствие пана председателя на вечере сочту за личное оскорбление. Дызма, впрочем, знал, что Терковский не вылезает сейчас из Жегестова, поэтому у Яжиновских наверняка не будет.
Собственно, у Дызмы не было оснований избегать Терковского. Он не чувствовал к нему антипатии, но молва гласила, что это заклятые враги; все упорно твердили одно и то же, и Никодим в конце концов сам готов был поверить этому. Терковский, в свою очередь, относился к нему холодно, даже с неприязнью. К счастью для Дызмы, у него было достаточно прочное положение, чтобы не считаться с этим. Никодим предпочитал не сближаться с Терковским еще и по той причине, что, по намекам дам-«паломниц», догадался о связи дородного начальника кабинета с «посвященными», к которым Дызма относился отнюдь не без опаски.
Яжиновские жили на Вильчей, и Дызма отправился к ним пешком. Гостей было, по-видимому, много — у ворот стояло десятка два автомобилей. В передней ворохами лежали пальто, из комнат доносился гул голосов, взрывы смеха.
Генерал и его жена встретили Дызму приветливо, провели его в гостиную, где как раз в этот момент водворилась тишина и какая-то тучная дама с обнаженными, похожими на телячьи окорока руками уселась за рояль. Волей-неволей Дызме пришлось остановиться в дверях и кивками отвечать на приветствия знакомых. Он даже не успел толком разглядеть, кому кланяется.