— Скажи… скажи… — прошептала она, — ты ходил на «мокрое»?
Дызма кивнул.
Манька молчала, но глаза выражала страх и восторг. Она и мысли не допускала, что этот тихий жилец… этот рохля…
— Ножом?
— Ножом.
— Трудно было?
— Тю… Даже не пикнул.
Она покачала головой.
— Деньжиц-то у него было!.. Может, еврей?
— Еврей.
— Вот не думала…
— Чего не думала? — спросил Дызма и принялся убирать деньги.
— Не думала, что ты такой… — Какой — такой?
— Ну, такой…
Вдруг она прижалась к нему.
— А тебя не накроют?
— Не беспокойся, я вовремя смоюсь.
— Тебя никто не видел? Может, ты оставил какие-нибудь следы? Тут надо в оба смотреть. Фараоны даже по отпечаткам пальцев найдут.
— Меня не поймают.
— Скажи, страшно было? — Дызма рассмеялся.
— Не стоит вспоминать. Пойдем домой. На, вот тебе на платье.
Он положил перед Манькой сто злотых. Девушка обняла его за шею и стада целовать в губы.
Домой шли молча. Никодим с удовлетворением отметил, что отношение этой девчонки к нему изменилось в одну минуту. Он быстро сообразил, что это восхищение, преклонение даже, пробудили в Маньке не деньги, а разговор о налете. И хотя ему льстила такая перемена, в глубине души Никодиму было стыдно — он понимал, что не заслужил этого восхищения. Но теперь он бы уже, конечно, не признался, что вся эта история была выдумкой.
— Смотри, Манька, — сказал Дызма, когда они поднимались по лестнице, — дома ни гугу! Ясно?
— Еще бы!
— Мне теперь надо будет выехать на некоторое время, чтобы… понимаешь… Ну, словом, для безопасности.
— Понимаю. Ты вернешься?
— Вернусь.
К появлению жильца вместе с Манькой, притом в такой поздний час, супруги Бартики отнеслись с полным равнодушием. Зато водке и колбасе было отдано должное. Валентова тотчас накрыла стол зеленой клеенкой, и все сели завтракать. В банку из-под горчицы налили водки и пустили по кругу. Была она не так уж мала… И вскоре Дызма, вынув пять злотых, послал Маньку за новой бутылкой. Никодим отдал свои квартирные долги и, когда девушка вернулась, обратился к присутствующим:
— Ну, поздравьте меня: получил хорошее место.
— Где? — поинтересовался Валент.
— Не в Варшаве, в провинции.
— Не говорила ли я, в провинции легче заработать, — замотала головой Валентова. — Всего вдоволь. Известное дело — мужики.
Выпили за здоровье Дызмы, и, когда бутылка была уже пуста, Никодим расставил свою походную кровать, разделся, жилет с деньгами сунул под подушку и мгновенно заснул.
Валент с минуту сидел молча. Потом хмель взял свое, и он запел. Манька сразу изъявила неудовольствие:
— Тихо ты, черт тебя побери. Не видишь, человек спит. Отдохнуть даже не дадут!
Наступила тишина. Валент нахлобучил шапку и вышел. Жена помчалась к соседке похвастаться, что жилец, получив место угощал их всех водкой.
Манька вынула из шкафа батистовый платочек и прикрыла спящему лицо: в комнате было полно мух.
ГЛАВА 3
Утро ушло на приготовления к отъезду. Отдавая себе отчет в том, что необходимо позаботиться о своей внешности, Дызма сделал много покупок: несколько смен белья, галстуки, новый бритвенный прибор, ярко-желтые ботинки и два довольно сносно сидевших на нем готовых костюма. Кроме всего прочего, он купил еще уйму всякой мелочи и красивые кожаные чемоданы.
Сын нотариуса Виндера, студент из Львова, в былые времена приводил в восхищение весь Лысков своей элегантностью. Когда Никодиму случалось бывать в его комнате, он всякий раз изумлялся великолепию туалетных принадлежностей. Теперь он старался подражать вкусу молодого Виндера.
В фондах Дызмы образовалась серьезная брешь, зато он был доволен собой.
К шести часам все было уже готово. Поезд отходил в половине восьмого. Манька, которая думала было сначала провожать Дызму на вокзал, так растерялась при виде всей этой экипировки, что не осмелилась навязать ему свое, общество.
Она ограничилась тем, что выбежала за ним на лестницу, расцеловала его и помогла донести чемоданы. Когда пролетка тронулась, она крикнула:
— Вернешься?
— Вернусь, — ответил Дызма и махнул шляпой. Оказалось, что вторым классом ездить значительно удобней, чем третьим. Вместо жестких скамеек там пружинные диваны; пассажиры приветливее, да и проводники куда вежливей.
Дызма наслаждался путешествием. Впервые в жизни он почувствовал себя барином. Ему казалось, что он ничуть не хуже не только начальника почтовой конторы в Лыскове, но даже с обоими Виндерами, с отцом и сыном, мог бы теперь вполне потягаться.
Несколько пассажиров, ехавших вместе с Дызмой, вскоре сошли, и он остался в купе один. Спать не хотелось. Следовало основательно обдумать создавшееся положение…
Было ясно, что неожиданным предложением Куницкого он обязан исключительно тому обстоятельству, что этот старый пройдоха принял его за влиятельное лицо, находящееся в близких отношениях с министром Яшунским. Разумеется, рассеять это заблуждение было бы все равно, что отказаться от баснословно высокого оклада. Значит, надо изо всех сил стараться держать Куницкого в этом убеждении. Стол и квартира не будут ему ничего стоить. Поэтому расходы ограничатся несколькими десятками, пусть даже сотней злотых в месяц. В итоге — две тысячи четыреста злотых чистого дохода.
«Хоть три месяца продержаться. А может, удастся полгода?»
Дызма улыбнулся своим мыслям. Потом можно будет давать деньги под проценты и жить настоящим барином, ничего не делая. Надо только подольше дурачить старика и глядеть в оба, чтоб не засыпаться. Пореже открывать рот, а о себе — вообще ни слова. Старик тоже ведь не лыком шит, как только заподозрит что-нибудь, все полетит вверх тормашками.
Брезжил рассвет, когда вошел проводник и объявил, что следующая станция — Коборово.
Дызмой овладело беспокойство: не забыл ли Куницкий, что он должен приехать с этим поездом? Оказалось, не забыл. Едва Никодим вышел из поезда, как к нему подошел лакей в ливрее.
— Простите, не вы ли едете к пану Куницкому?
— Я.
— Машина ожидает у станции, пан управляющий, — сказал лакей и взял чемоданы.
Усевшись в роскошный автомобиль, Никодим подумал:
«Управляющий коборовского имения… Надо будет заказать визитные карточки».
Безукоризненно ровное шоссе сперва шло вдоль железной дороги, затем, на живописном месте, возле полуразрушенной водяной мельницы, сворачивало направо, минуя мостик, проходило мимо многочисленных фабричных строений, густо облепивших узкоколейку.
Вскоре началась длинная кленовая аллея, которая вела к барскому дому, украшенному шпилями и остроконечными крышами. Он был выстроен в странном, даже; претенциозном стиле, и все же был хорош. Обогнув газон, автомобиль остановился у подъезда. Вышла горничная, они вместе с лакеем унесли чемоданы. Не успел Дызма снять пальто, как в вестибюль в пестром фуляровом шлафроке выбежал растрепанный Куницкий. Сперва Никодим даже принял его за женщину.
Куницкий, неугомонный, сияющий, раскрыв объятия, устремился к гостю и обстрелял его из пулемета своего красноречия. Несмотря на то, что говорил он, казалось, быстрее обычного, речь его была все такой же монотонной и шепелявой. Только после вопроса: «Где, дорогой пан, вы желаете устроиться — в доме или в павильоне?» — он сделал паузу и стал ждать ответа.
Дорогой пан ответил, что ему все равно, поэтому ему отвели две превосходные комнаты в первом этаже. Тут же ему пояснили, что, кроме обычного выхода через вестибюль и через примыкающие к нему комнаты, он может еще выйти в парк прямо через террасу, что ванная находится рядом, что купаться можно хоть сейчас — все для него приготовлено — и что если он не очень устал и пожелает выйти к завтраку, то доставит этим большое удовольствие и ему, Куницкому, и дамам.
Оставшись наконец один, Дызма быстро распаковал чемоданы, положил вещи в шкаф и отправился в ванную. Никогда в жизни не доводилось ему мыться в ванной, но он сразу решил, что там куда удобнее, чем в переполненной бане. Впрочем, в последнее время он не мог себе позволить даже баню. Об этом красноречиво свидетельствовала вода, ставшая после его купанья мутной и черной. Дызма долго манипулировал, пока не нашел на дне ванны цепочку, потянул за нее и спустил компрометирующую его грязную воду. Ополоснул ванну, причесался, надел пижаму и, вернувшись в спальню, обнаружил, что прислуга в его отсутствие почистила костюм и ботинки.