— Простите, — прервал его Понимирский, — у кого это «у нас»?
— У аристократии.
— В таком случае мы не поняли друг друга. Я говорю о Понимирских, о старинной аристократии.
Жорж сунул монокль в карман и отвернулся от покрасневшего, как свекла, барона.
За песнями и хороводами последовали танцы и попойка.
Так как вечер был свежий и дамы стали жаловаться на холод, гости с террасы перешли в дом. В саду остался один только Дызма, который не столько по обязанности, сколько ради удовольствия напропалую танцевал со жницами, и больше всего — с рослой жницей из хоровода. Не обращая внимания на угрюмую физиономию ее жениха, широкоплечего парня с лесопилки, Дызма, улучив момент, взял девушку под руку и увел в парк.
Та не стала сопротивляться помещику. А жених по этому случаю напился до бесчувствия.
Возвращаясь с прогулки по парку, куда он отправился, чтобы немного успокоиться после разговора с «этим идиотом Понимирским», барон Рельф сделался невольным свидетелем сцены, которая навела его на следующую мысль:
«Значит, я прав: не только старинная аристократия, но и новая заботится об улучшении крестьянской породы».
На востоке небо посветлело.
ГЛАВА 24
Весть пришла перед обедом и всех взволновала: кабинет подал в отставку, и отставка принята.
Уляницкий получил телеграмму из Варшавы, ему было велено немедленно ехать в столицу.
Отставка кабинета для большинства коборовских гостей была событием, которое задевало их лично.
Кое-кто мог лишиться своих должностей. Все говорили об одном и том же. Уляницкий ходил взад и вперед по вестибюлю и ругался. Яшунская уехала еще до обеда.
Воевода Шеймонт дал телеграмму в свою канцелярию и велел извещать его по мере того, как туда будут поступать известия обо всех подробностях министерского кризиса в Варшаве.
Вечером пришли газеты. Информация о событиях и слухи, противоречивые оценки ситуации, различного рода предположения — чего там только не было! На одном только они сходились: кабинет пал в связи с тем, что не сумел преодолеть экономический кризис, следовательно, ему на смену должен прийти другой кабинет, руководимый человеком с большим авторитетом.
В числе кандидатов на пост премьера промелькнула фамилия генерала Трочинского, который на посту управляющего больничными кассами, да и в качестве делегата на международный конгресс культуры и искусства, приобрел себе уже немалую популярность, упрочив ее окончательно с помощью брошюры «Стратегические ошибки Наполеона I, Александра Македонского и других». Предыдущая его работа, озаглавленная «Долой коммунизм!», завоевала ему еще раньше всеобщее признание. Знаменита была также приобретенная национальным музеем его картина, представляющая собой автопортрет генерала, выполненный масляными красками, изображающий его в ту минуту, когда оп молодецким ударом копья протыкает насквозь ягуара.
В Коборове широко обсуждали эту кандидатуру, которая, сказать по правде, ни у кого не вызывала серьезных возражений.
За ужином развернулась дискуссия по поводу сомнений барона насчет колорита упомянутой картины.
— Ник, — спросила Нина, — кто, по-твоему, должен стать премьером?
— Откуда мне знать…
— Но все-таки?..
— Гм… Если не Торчинский, то, может быть, Яшунский…
Захмелевший полковник Вареда стукнул кулаком по столу:
— Нет, Никодим, знаешь, кто должен стать премьером?
— Кто?
— Ты.
Воцарилось молчание. Взоры присутствующих обратились к Дызме. Тот наморщил лоб и, убежденный, что Вареда пошутил, нехотя пробурчал:
— Подвыпил ты, Вацек. Оставь, пожалуйста.
Нина встала, и, по знаку хозяйки, все перешли в гостиную. В гуле голосов потонули оправдания полковника.
— Предлагаю покататься по озеру, — воскликнула одна из дам. — Сегодня такая луна!
Все охотно согласились.
Действительно, прогулка оказалась на редкость приятной. Озеро было подобно огромному пласту агата. Его поверхность усеяли мелкие бриллианты звезд, среди них сняла луна, в которой, по подсчету воеводы Шеймонта, было по меньшей мере пятьсот каратов. Когда лодки с тихим плеском отплыли от берега, кто-то запел.
— Жаль, — вздохнул Никодим, — нет под рукой мандолины.
— Вы играете на мандолине? — удивилась одна из сестер Чарских.
— Играю. Особенно люблю играть в лунную ночь на лодке. Приходит вдохновение. Ночь, луна, пахнет горизонтом…
Все расхохотались, а староста Тишко воскликнул:
— Пан председатель и тут не упустил случая высмеять наши невинные песни.
Пшеленская пожала плечами.
Неужели вы полагаете, что пана председателя интересуют такие пустяки?
— Еще бы, я думаю, — подхватил староста, — ведь мне тоже известно, что хлебный банк решено закрыть. Такой банк! Обидно основателю этого дела смотреть на его конец… Не правда ли, пан председатель?
— А вы как считаете? Дызма.
— Подумать только, — не унимался староста, — всегда и всюду самое важное не то, что делается, а то, кто делает. Пока пан председатель стоял во главе банка, все шло хорошо.
— Может быть, дела поправятся, — вставил Дызма.
— Ну, — махнул рукой староста. — Нескольких месяцев оказалось достаточно, чтобы банк лопнул. Вся суть в личности, только в личности.
— Святая истина, — убежденно заявила Пшеленская.
— Хэлло, Никодим! — крикнул из ближайшей лодки Понимирский. — А не спеть ли нам оксфордскую песенку гребцов? А?
— Спойте, спойте! — попросили дамы.
— Да ведь у меня нет голоса, — с раздражением ответил Дызма.
— Есть, есть! — кричал обрадованный своей шуткой Жорж. — Разве ты забыл, как мы горланили на Темзе? Лорд Келедин оф Ньюдон утверждал, что ты поешь как…
Он не кончил: Никодим взмахнул веслом и обрызгал Понимирского, а также всех, кто вместе с ним сидел в лодке.
— Простите, — заговорил Дызма, — ему только холодный душ помогает.
Вернулись обратно и через несколько минут очутились уже в парке.
У дома стоял чей-то запыленный автомобиль. Шофер копался в моторе.
Кто приехал? — опросил Дызма.
Пан директор Литвинек.
Литвинек? — Никодим поднял брови.
Действительно, на официальных приемах в Замке он познакомился с доктором Литвинеком, который занимал пост начальника канцелярии президента республики, но между ними не было таких отношений, чтобы Литвинек мог запросто приехать в Коборово.
Гости вошли в дом.
В вестибюле Кшепицкий беседовал о чем-то с высоким черноволосым, седеющим мужчиной. Дызма сразу направился к ним. Оба встали, поздоровались.
— Ну как там министерский кризис? — осведомился, между прочим, Никодим.
— Именно но этому делу я к вам и явился, — ответил с поклоном доктор Литвинек.
— По этому делу?
Все затаили дыхание.
Литвинек вынул из портфеля конверт, сделал паузу и торжественно провозгласил:
— Достопочтенный пан председатель! Я приехал сюда по поручению президента Жечи Посполитой, чтобы от его имени просить вас принять на себя миссию сформирования нового кабинета. Вот личное письмо президента.
И он протянул Никодиму конверт. Дызма побагровел, разинул рот.
— Что… Что?
Довольный произведенным эффектом, Литвинек едва заметно улыбнулся краешком губ.
— Президент республики надеется, что вы, пан председатель, пожелаете сформировать новый кабинет и стать во главе его.
Дызма неуверенным движением взял конверт, дрожащими руками вынул из него лист бумаги. Стал читать, но буквы прыгали у него перед глазами.
Действительно, в личном письме президента было то, о чем только что сказал Литвинек. Дызма медленно сложил письмо. Его лицо выразило озабоченность.
— Президент не сомневается, что вы, пан председатель, не откажете ему. Это особенно важно в момент тяжелых политических потрясений и хозяйственного кризиса, когда страна находится на грани катастрофы. Трудна эта задача. Но президент убежден, что именно вы — в силу доверия, которое питает к вам президент лично, да и все общество в целом, — сможете успешно справиться с этой задачей. Ваш высокий авторитет, знания и опыт дают гарантию в том, что вы сформируете правительство сильной рукой, поднимете благосостояние страны, которая с нетерпением ожидает сильного человека. Разрешите мне скромно выразить уверенность в том, что вы… только вы… в состоянии совершить это, пан премьер.