«Лекарство» еще сильнее растравило рану. Больная, как говорится, от боли царапала небо. Наконец вмешались мужчины, и сельский учитель послал мальчика за врачом.
Молодой врач тут же промыл рану, покрыл ее белой мазью, сделал перевязку. Больная успокоилась. Возмущенный врач вместе с учителем и другими мужчинами и женщинами отправился к дочери Енгэ.
— За такое преступление ее надо отдать под суд, — требовали колхозники.
Но когда они пришли к ее дому, то увидели на двери большой замок. Почуяв, что дела плохи, Гюльсюм удрала к сестре, в соседнюю деревню.
Вернулась она к себе домой примерно через неделю. Колхозница уже поправилась, стала ходить, и гнев людей, как это бывает, утих. Люди уже не злы были на дочь Енгэ, как в тот день, когда она сбежала. Вернулась Гюльсюм больная. Рана, которую она сама себе нанесла, не заживала, нога ее сильно распухла.
Молодой врач, узнав об этом, поспешил к дочери Енгэ. Только он появился, Гюльсюм, ничуть не смущаясь, показала свою рану врачу и застонала:
— Умираю… Спаси меня.
Врач, посмотрев опухшую ногу, тихо сказал:
— Пенициллин…
Он сделал укол и перевязал рану. Знахарка, очевидно, для обмена опытом спросила:
— Зачем ты сделал укол, доктор?
Врач улыбнулся:
— Чтобы вы не совали свой нос туда, где ваша голова ничего не смыслит, — и направился к двери.
У выхода добавил:
— Приду через четыре часа и сделаю второй укол!
Дочь Енгэ облегченно вздохнула.
Взяткодатель
Знаете ли вы, что такое рушветдар? Тогда прочитайте рассказ до конца… Пусть он не столь веселый, но и не бесполезный. Рушветдар весьма любопытный тип. И смешной и жалкий.
Мы с ним учились в одной школе. Учились, но не дружили. Такие, как он, вообще ни с кем не дружат. В классе он не шумел, не дрался, не нарушал порядок и не улыбался. Зато всегда о чем-то шептался со старостой класса… Вид у него был таинственный, загадочный, как будто ему одному известно что-то важное, о чем он никогда не скажет. Сверстники не интересовались им.
Кажется, в шестом классе замкнутый парень покинул нас. Мы жили на одной улице. При встрече со мной он отворачивался. А потом совсем исчез.
Вспомнил он обо мне через… двадцать лет. Как-то вечером я услышал стук в ворота. На стук пошел мой сын.
Вернувшись, он сказал:
— Тебя хочет видеть отец Алимамеда.
В комнату вошел худощавый мужчина в изрядно поношенном костюме; поздоровавшись, он сел на стул, который стоял у двери, и старался не смотреть на меня. Я его узнал, я запомнил его глаза, глубоко сидящие, нелюдимые. Узнал его, несмотря на его лысину, на длинные усы, хотя ему было лет тридцать — тридцать пять.
Из приличия мы поговорили о всякой всячине. И не спешили приступить к тому вопросу, который привел его в мой дом. Вернее, я не торопил его.
Наконец отец Алимамеда, отец сверстника моего сына, не поднимая глаз произнес, как бы жалуясь:
— Мне сказали, что директор завода твой приятель. Я хочу поступить на работу… Прошу тебя, позвони ему.
Я не знал, как мне обращаться с ним, как держать себя. Невольно я обратился к нему на «вы».
— Вы обращались к директору?
— Нет, не обращался. Но боюсь, что он мне откажет.
— Есть какая-либо причина?
— Нет, причины для отказа нет.
— Кем вы хотите работать?
— Вахтером.
— А заводу требуется вахтер?
— Да.
— Зачем же я буду звонить директору?
— На всякий случай.
И тут сыграло роль наше самолюбие… Нет, не самолюбие… Вернее, то, что нам обычно льстит, когда мы, занимая определенное положение, можем использовать его, чтобы показать себя… перед своим непреуспевающим однокашником. Мол, вот кем я стал и могу сделать кое-что для тебя.
Не знаю, случалось ли с вами подобное? Я, конечно, пообещал отцу Алимамеда, который учился с моим сыном в одной школе, что выполню его просьбу. Тем более что позвонить директору завода для меня не составляло никакого труда. Притом я же не рекомендую отца Алимамеда на должность кассира или заведующего складом, а всего-навсего вахтером, сторожем.
Я позвонил директору, моему приятелю. Тот удивился:
— Не понимаю, о чем ты просишь? Да, нам нужны вахтеры. Почему бы ему не прийти в отдел кадров, как это делают другие? Ты что, знаешь его?
— Да, он мой школьный товарищ. — Что я еще мог сказать? Если я его не знаю, тогда почему я звоню…