— Да... Вы, по-моему, намереваетесь погубить организацию.
— Увидим! До свидания!
— До свидания!
Оба представителя революционного подполья, один фактический руководитель сложившейся и уже получившей известность организации, другой — только что присмотревшийся к ней, но уже вносящий элементы брожения в рутину установившейся формы, с болью чувствовали начавшуюся междоусобицу, но были бессильны, очевидно, предупредить ее развитие. Каждый видел спасительность своего образа поведения и не считал себя вправе делать уступки за счет будущей дееспособности организации. Оба разошлись, прикидывая в уме, какими реальными средствами располагает каждая сторона для осуществления своих намерений.
На стороне Матвея было четыре кружка. Кроме того он не сомневался, что ряд лойяльных к комитету кружков, по крайней мере те, в которые входили Качемов, Илья, Анатолий и Семен, если не целиком, то частично будут его поддерживать. Дрожжи подпольной работы, без которых вообще она наполовину делалась пустой — литературу, он будет иметь все равно, — Матвей это знал. Ставский и Захар по данным им адресам уже прислали несколько экземпляров новых заграничных изданий, а старые брошюры Матвей мог доставать от своих сторонников, работавших в Донском Комитете. Недоставало Матвею, чтобы справиться с работой, только развитых пропагандистов, и по этому поводу Матвей решил специально проведать Щербинина, вспомнив о том, что тот, как и Брагин, при освобождении дал ему свой адрес.
Он направился к бывшему семинаристу в ближайший же после разговора с Локкерманом праздничный день.
Щербинин жил близко к центру города в одном доме, верхний этаж которого целиком был занят маленькими дешевыми номерами.
Один из этих номерков снимал пропагандист.
Войдя в корридорчик и, увидев ряд дверей, Матвей в недоумении остановился, припоминая, открыть ли ему вторую или третью дверь, которую называли ему при устном объяснении адреса Щербинина.
Матвей взялся было за ручку третьей, но тут же остановился.
Он вдруг услышал за дверью возню и веселье, оживленные восклицания нескольких голосов.
— Софочка! Софочка! Смотри, как я его обожгу. Ты так Сержика не сумеешь. Ах! — зазвенел девичий контральто.
Вслед за тем раздался звук такого чмоканья, что о характере его нельзя было делать двух разных предположений, даже находясь этажем ниже.
Матвей, критически насупившись, отвернулся от двери, где происходило такое веселье, повернул к соседней и распахнул ее. Но очутившись перед раскрытой комнатой, Матвей громко прыснул и, закрыв за собой дверь, бухнулся на одинокий стул Щербининской комнаты.
Он наткнулся на идиллическое занятие Щербинина. Здоровый скуластый бурсак, став на стол и вытянувшись возле стены под самый потолок, через стекло маленького окошечка, вделанного зачем-то высоко в стене, наслаждался подсматриванием тех амурничаний, шум которых Матвей только что слышал в соседней каморке. Он подсматривал, как две пары молодых людей целовались и нежничали, которые не подозревали, что за ними наблюдает изголодавшийся по части всяких нежностей профессионал подполья.
Увидев смеявшегося Матвея, Щербинин нагнулся на своем сооружении, взялся за стол руками и спустил ноги на пол.
Он покраснел, крякнул и подошел к табаку.
— Здравствуй! Чего тебя принесло сейчас?
— А ты недоволен? Ха-ха-ха! Вот, можно сказать, и облизнуться несколько разочков не дали бедному парню... Ха-ха-ха! — смеялся Матвей.
— И чего заливается, не знаю... видишь, что они чортовы сластеночки закатывают — поневоле облизнешься. Смотри! Слушай!
И Щербинин жадно воззрился на стекло под потолком, повернувшись ухом к стене.
— В колено, в колено ее, Сержик! — воскликнул контральто, опьяняя кого-то, кто был в комнате.
— Ох, чорт, целует колена!
И угрюмый Щербинин, вдруг, задрав ногу на стол, снова приготовился забраться под потолок, как-будто его влекло туда магнитом.
— Да брось ты бабью дурь, бурса киевская! Вот наслаждение. Бабьи ляжки разглядывать, — и Матвей сердито дернул товарища за рукав.
— Тьфу, — плюнул тот, — навождение! Давай закурим. По-твоему, если в марксизме преешь, то и на ляжки не посмотри?
— Никто не говорит —не смотри. Даже целуй, если нравится, но не делай этого на базаре, чтобы всем показать, что и ты их целуешь.
— Ладно, мудрое создание. Закуривай. Как живешь?
— Как ты живешь?
И Матвей рассказал о своем разговоре с Локкерманом и о намерении вести отдельно кружки с тем, чтобы добиться для представителей кружков, организаторов рабочих, большей возможности влияния на дела организации.