— Хорошо. Спасибо... До свидания. Меня тоже через Иннокентия можно разыскать, когда угодно.
И живой масленщик шагнул за выходящими товарищами.
Жестянщик с матерью стояли возле Матвея.
— Иннокентий, сынок, согрей в котелочке кипятку, а я схожу к соседям поискать хлеба, да провожу молодого человека, — сказала Причандалиха. — Спасибо ему, хоть раз правду слышала про нашу жизнь.
Причандалиха была и в самом деле, видимо, тронута до того, что у ней появилась после речи Матвея нежность и к спокойному мечтателю-сыну, и к юноше-агитатору.
Иннокентий, должно-быть, на такой финал и рассчитывал, потому что в ответ мигнул Матвею и, пожимая ему руку, шепнул: «Будет теперь добрей, а то грызла. Спасибо».
— Не стоит, до свидания.
Матвей вышел за открывшей дверь женщиной, которая отвела его от обрыва и словоохотливо расказала как выйти в город. Матвей пожелал обездоленной женщине спокойной ночи и зашагал домой.
* *
*
Матвей, заявив своим горячекрайцам-слушателям на собрании у Причандалихи, что рабочие скоро выступят против самодержавия, стал думать о том, что можно предпринять для такого выступления.
Он встретился вскоре после этого с пропагандистом профессионалом Черным Утопленником, который руководил группой учащихся.
— Вы устраиваете раскол? — спросил тот.
— Да, говорят.
— Ваши раскольники, вероятно, очень несознательный народ. Возьмите меня в какой-нибудь ваш кружок; интересно посмотреть, понимает ли кто-нибудь из рядовых членов кружка что-нибудь в расколе.
Черный Утопленник или иначе Бронштейн, двадцатипялетний интеллигент, с хитрецой ищущего популярности деятеля, расчитывал, что знакомство с раскольниками не будет ему бесполезно ни в коем случае и искал связей с ними с самого начала раскола.
Матвей посмотрел на предусмотрительного профессионала и решил доставить ему желательный случай.
— Хорошо. В среду у меня собрание кружка на Темернике, — пойдемте.
— Серьезно? А как нам встретиться?
Матвей рассказал.
— Но только, — предупредил он, — вы сделаете доклад об истории развития рабочего класса и его революционной борьбы.
— Хорошо. Это моя любимая тема.
— Знаю.
Через несколько дней на квартире кузнеца Соколова Матвей, Качемов, Сигизмунд, Илья, Соколов, Зинченко и еще несколько мастеровых слушали доклад Утопленника.
Доклад был очень живой. Из числа других тем, затрагивавшихся в кружках пропагандистами в это время, вопрос о первых шагах революционной борьбы рабочих в России был наименее отвлеченным и наиболее возбуждающим интерес у рабочих. Бронштейн же постарался его продумать. Поэтому члены кружка были весьма довольны тем, что время было затрачено на такой интересный предмет; но пропагандист, уже когда кончилась официальная часть доклада и начался чай, устроенный женой положительного Соколова, обмолвился парой замечаний насчет возможности при создавшейся обстановке массового вступления в организацию рабочих, так как-де это теперь не так опасно, как было, например, во время «Народной Воли».
Матвей, услышав это замечание, сразу же насторожился.
Вся компания сидела за столом в комнате Василия Терентьевича, смакуя в чае варенье и истребляя домашнее печенье, в изобилии поставленное Ниной Семеновною, покорно проявлявшей радушие ко всем гостям и товарищам мужа.
Еще не отчаявшийся в своем начетничестве Зинченко, ерзая возле соседей и забыв о стакане, пробовал евангельскими доводами м цитатами вырвать у одного из членов кружка согласие на то, что вера в бога не мешает революционной борьбе рабочего класса. Качемов и Сигизмунд, сидевшие рядом с Матвеем, наклонились друг к другу и шептались о том, что хотя профессионал Бронштейн и хорошо сделал доклад, но в Матвее есть что-то особенное, что заставляет верить в него, а не в кого бы то ни было другого. Сам Василий Терентьевич, наблюдая за чаепитием, солидно слушал рассказ Матвея о том, как тот пробовал, будучи восьмилетним мальчиком посадить у себя во дворике на Кавалерке веточки вербы, чтобы вырастить сад, но посадил при этом почти все их почками вниз, так что корень должен был очутиться вверху, что и заметил отец Матвея, взявшийся затем его вразумлять.
Кузнец искренно рассмеялся, представляя себе неудачный опыт матвеева садоводства.
— Так ничего и не выросло там? — спросил он с веселым сочувствием.
— О, нет, — возразил Матвей. — Две вербы посажены были правильно и растут так, что я с удовольствием летом сел бы под ними чаевничать...
Бронштейн, опорожнивший стакан, в это время, продолжал развивать ту мысль, которая привлекла внимание Матвея.