Браиловский поднялся.
— По этому поводу мы ответ можем дать завтра в двенадцать часов ночи после заседания комитета.
— Завтра, в двенадцать часов ночи, — сказал Матвей,— если вы дадите положительный ответ, вы получите нашу печать, и мы будем говорить о составе районных комитетов.
— Хорошо! — согласились Браиловский, Гусев и Локкерман.
— Хорошо! До свидания!
— Пойдемте, Станко, со мной я скажу вам, где мы завтра увидимся,— предложил Браиловский.
— Пойдемте!
Браиловский хотел воспользоваться случаем, чтобы ближе узнать, что из себя представляет Юсаков. Революционное воспитание в кружках учащейся молодежи и эмигрантская среда за границей, продуктом которых был молодой человек, выходец из зажиточной купеческой семьи, давали только отвлеченное смутное представление о рабочих революционерах. Несмотря на то, что главной силой в грядущей революции и в складывавшейся партии должны были стать рабочие, не мыслилось как-то, чтобы в ком-нибудь из них было достаточно самостоятельности, чтобы они даже могли оспаривать руководительство организацией у профессионалов революционеров. А Юсаков очевидно не без определенного успеха оспаривал это руководство у весьма осмотрительного и опытного конспиратора Локкермана. Какие же данные были для этого у молодого пролетария и как далеко он может пойти, уже объединяя вокруг своего имени почти все рабочее подполье?
Браиловский искоса окинул взглядом выжидательно молчавшего в пути Матвея и, подумав, что вызвать его на разговор будет нелегко, предложил:
— Пойдемте, пройдемся по Садовой.
Взглянув на заграничное пальто и разутюженные брюки богатого интеллигента и на свои штаны, забрызганные еще вчера грязью, рваные штиблеты и бобриковую изношенную куртку, Матвей подавил полунасмешливую улыбку и пошел за комитетчиком на ярко освещенную фешенебельную улицу. От Браиловского не укрылось то сравнение, которое проделал в уме Матвей.
Это возбудило в нем легкое раздражение.
— Я хочу, Станко, у вас спросить одну щекотливую вещь, — заявил он, приступая к делу без обиняков.
— Спрашивайте, я люблю серьезные разговоры...
Браиловский понял, что Юсаков намеревается иронизировать, но все-таки решил не отступать.
— Из-за каких соображений вы готовы рисковать тюрьмою и всякими другими вещами, занимаясь революционной деятельностью.
— А, вот что? Соображений много... Первое это то, что я полагаю, что каждый из рабочих имеет право и возможность жить не менее сознательно, чем, скажем, вы... Я имею право быть так же образованным, как вы, ходить в таком же приличном платье, как вы, имею право на то, чтобы, если я войду куда-нибудь, на меня не уставлялись со всех сторон глазами, как-будто я сделал что-нибудь неприличное, показавшись в своем рабочем естестве среди других людей. Всего этого можно достигнуть революцией, да не какой-нибудь революцией, а такой, которая бы от всего старого не оставила никакого помина... Это первое соображение. Попутно с этим я думаю, что мною и моими товарищами все одно обязательно кто-нибудь будет руководить в нашем повседневном существовании: если не поп, то писатель, если не писатель, то интеллитент-социалист, если не интеллигент-социалист, то даже авантюрист какой-нибудь — в роде американских генералов Армии Спасения, великолепно умеющих спасать буржуазию. Но чем итти на такое идиотское руководство, оставляющее нас в свинском положении слепой массы, так лучше хоть единицам из нас научиться знать все, что нужно, и раскрывать глаза остальным. Если возьмемся за руководство мы сами, то уже отступить нас не заставят ни тем, что приласкают чем-нибудь, ни тем, что схватят за горло.
— Почему вы думаете, что кто-нибудь другой, например, интеллигент не может думать то же самое?
— Интеллигент? — переспросил Матвей. — Интеллигент может думать, конечно, так же. Но интеллигенту не заливает никто столько за шкуру горячего сала, как рабочим, а потому он более осторожен. Я думаю, что есть даже такие интеллигенты, которые в воскресенье не только пойдут на демонстрацию, а горячее всех будет кричать «Долой самодержавие!», отчаянней всех будут итти со всей толпой вперед, при надобности полезут в схватку с полицией и станут действовать ножами или револьверами. Эта интеллигенция наша.
— Я один из таких интеллигентов, — предупредил Браиловский. — Я пойду на демонстрацию, хотя бы комитет и решил иначе, но я не сомневаюсь в положительном решении.
— Приятные вещи — приятно слышать. До сих пор наши интеллигенты на демонстрации еще не выходили. А если выйдете вы, то нам и встречаться, вообще, легче будет. Должен сказать, что и Локкермана и вас я очень не взлюбил...