Испуганно следившая за ним девушка надтреснуто кликнула ему, порываясь за ним.
— Толя! Толя!..
Она уже готова была отказаться от своей безрассудной боязни небесного гнева за свою любовь.
Анатолий с досадой махнул, не оборачиваясь, рукой, и ушел.
Он, выбравшись из рощи, все еще шагал с изумленно раскрытыми глазами. Наконец, он плюнул.
— Чертовщина-то, а?
Он пошел бродить по городу. Долго он мерял тротуары улиц, то ругая сам себя за свой легкомысленный опыт романического флирта, то мысленно издеваясь над нелепой богобоязнью жаждавшей ласки девушки и бесповоротно осекшейся на своем „причастии".
Когда он поздно ночью возвратился домой, Ильи дома-еще не было. Дверь открыл отец, у которого от досады за прерванный сон проснулся прилив желания поиздеваться над самостоятельностью сыновей.
— Ходишь? — встретил он мастерового, ложась на деревянную кровать, где лежала старуха. — Зарабатываешь каторгу, как Матвей?
Для Анатолия такая встреча не была новостью. Он как только увидел отца на пороге, сейчас же сделался пасмурней сентябрьской ночи. Ясно было, что старик, пользуясь отсутствием Ильи, захочет его пилить.
— А тебе что, стало даже каторги жалко для таких, как Матвей?
— И жалко! Церемонятся с вами больно много. Не умеют одним разом вывести. Думают, что милостью что-нибудь сделают, допустили до того, что арестантюгами все заделались.
— Арестантюгами, да не дармоедами!
— Молчи, брандахлыст. Отец на своем веку поработал уже... И царю послужил верой и правдой, и людям пользу приносил и приносит. Вы только не понимаете этого.
— Ну и довольно, что послужил. Будь доволен тем, что пустотрепов еще много на свете.
— Пустотре-пов! Работник! Увидим, как таких работников погонят, куда Макар телят не гонял.
— Увидим, если тебе этого хочется. Оте-ец!
— Молчи, молокосос, не перечь, думаешь по доброй воле отец жрет ваш кусок хлеба? Эх, сынки!
В этих словах старика послышалась жалоба на собственную нелепую жизнь. Не мог не понимать старый. Сабинин, что он живет на средства сыновей, но то обстоятельство, что он, уже много поживший и кряжисто установившийся человек, должен был сделать первый шаг для того, чтобы установилось понимание с вызывавшими уважение крепышами сыновьями, заставляло его только еще больше задирать и нападать на детей, что увеличивало раздражение во всей семье.
Во время перебранки повернулся на полу и захныкал, выражая недовольство, Сенька, а затем проснулась на кровати и Николаевна.
Умевшая уговаривать мужа, женщина тряхнула его за ткань рубахи.
— Ну, индюк, распиликался! Ложись уже спать, оставь в покое парня, связался, как жук с катяхом...
Анатолий забился на матрац рядом с Сенькой и стал ждать брата. Он с тоской думал, что если он с Ильей не устроятся на особой квартире, то лучше бы уж ему попасть в тюрьму. Там и то легче было бы, чем постоянно грызться или смотреть, как отец убегает из дому, когда его осаживает угрозой пустить в ход кулаки Илья, с которым старик считался больше.
Прежде чем заснуть, Анатолий долго лежал, ворочаясь и ожидая брата. В голове у него мелькали мысли о Матвее, сегодняшнем свидании в роще и затем он стал думать о Кларе Айзман, которую ему предстояло познакомить с работницами.
* *
*
Клара Айзман решилась. Три года она занималась самообразованием в хорошо подобранном кружке учащихся. Наблюдая деятельность брата, она долго взвешивала, как поступить ей самой. Наконец, почувствовав, что пропагандистов в организации не прибывает, а волны движения поднимаются, она решила обратиться к брату.
— Сеня, — сказала она ему однажды, — тебя скоро арестуют...
Мягко усмехающийся Семен, у которого обнаружилась болезнь сердца, отчего у него стали появляться мешки под глазами, посмотрел на сестру.
Он, поздно возвратившись с района, расположился за столом есть свое мясо и помидоры, которые ему положила на столик сестра, прислонившаяся к стене.
— Скоро уже и арестовывать перестанут, Клара, видишь, что арестовывали — арестовывали, а социал-демократическая крамола, несмотря на это, завелась под самым носом у жандармов. Листки „к гражданам“ настоящую панику вызвали. Домовладельцы испугались, идут к жандармам с изъявлением своих верноподаннических чувств, мол, мы тут не при чем, а тем без них тошно так, что не только смотреть на верноподданных ослов, а они и себе места не находят...
— Вот на листках „к гражданам“ ты и можешь провалиться, потому что ты с ними суетился неделю под ряд, так что половине города догадаться о том, откуда они идут, ничего не стоит...