Увидев как сгущаются потемки, Клара решила, что и ей пора найти кого-нибудь из знакомых, чтобы вместе возвращаться в город.
Вдруг она услышала какой-то шум со стороны Сенной улицы, по которой приходили демонстранты и увидела, что оттуда бегут расходившиеся рабочие.
С необдуманным любопытством она направилась в эту сторону и вдруг вплотную столкнулась с выскочившей на площадь толпой хулиганов.
— Эй! Вот жидовка! Бей проклятую пархачку!
Клара попыталась было метнуться назад, бросив тяжелое древко знамени.
Но было уже поздно.
Руководивший черносотенной бандой секретарь „Красного Креста“ Ковалев схватил брошеное знамя и с разгона ударом, нанесенным концом древка в спину, свалил с ног девушку.
Клара вскрикнула.
Ковалев ударил ее ногою по голове. Подскочившим другой черносотенец выпустил в лежавшую девушку из револьвера заряд, который попавший ей в бедро.
Клара застонала.
Затем банда рванулась дальше.
Секунду толпа не понимала, что происходит. Затем, когда прозвучали первые выстрелы, кое-кто из рабочих бросился к мостовым и, ища по дороге камней, стали ими защищаться.
Еще одним выстрелом союзники свалили мастерового петельной фабрики Ваню Карандаша. Не успевшие уйти мастеровые попытались разобрать частоколы вокруг уличных акаций и палками оказать сопротивление громилам, кое-где завязалась драка. Вдруг площадь огласилась гиком и с переулка выскочили казаки. Они понеслись на рабочих. Мгновенно площадь опустела, черносотенцы с криком «бей жидов» направились в еврейские кварталы города, оставляя на площади смертельно раненую Клару и убитого мастерового. Через несколько минут возле тюрьмы никого почти не осталось.
Стоявший на углу старик услышал с тротуара стоны Клары и направился на помощь к девушке.
* *
*
В то время, как рабочие сходились на тюремную площадь и население ждало освобождения заключенных, на Темернике встречавшиеся рабочие делились сообщениями, впечатлениями об общей радости и едва не целовались друг с другом по поводу провозглашенной и теперь уже обеспеченной, как им казалось, свободы.
Новость о манифесте принес один из дружинников и на пожарную каланчу темерницкого поселка, где собралось несколько жителей для того, чтобы поиграть с пожарными в шашки и выпить угощение у справлявшего здесь именины пожарного.
В этой компании был на этот раз находившийся здесь немного «под мухой» отец Сабининых.
Старый псаломщик с всклокоченной бородой и растрепанными волосами нашел среди пожарных пару постоянных собутыльников и, зная, что здесь пахнет водкой, притащился сюда, чтобы промочить рюмкой горло.
Уже по дороге зацепившийся за него какой-то мастеровой упрекнул его:
— Мнешься возле кабаков, старый чорт, шел бы лучше послушать, что на митинге говорят о манифесте...
Об этом же манифесте упрямому старику сказал и передал его содержание встретившийся сосед, спешивший в город.
Сабинин полуошеломленно выслушал соседа и очутился в каланче. Пожарные встретили его как панибрата, усадили за стол, налили рюмку, но тут же заспорили насчет того, «нужно было ли давать рабочим и жидам свободу» или нет.
Стряпка пожарной артели возилась возле казарменной печки, в то время, как двое дежурных конюхов лежали на нарах, двое резались за столом в шашки, а еще один поджарый и подпрыгивающий турманом мужичок спорил с двумя обывателями и пытался их убедить, что весь этот манифест один отвод глаз, чтобы обмануть и рабочих и «жидов», а потом их разгромить. Напоминавший кудахтавшую птицу пожарный убеждал, тем не менее, что за манифест ухватиться нужно и свободу ввести следует уж не для отвода глаз, а в самом деле.
Значит, манифест был и сомневаться в этом дальше было нельзя.
Сбитый с толку и расходившийся Сабинин поднялся к кудахтавшему пожарному и дернул его за грудки.
— Стой ты, шалапут, перестань брехать! Где ты видел этот манифест, что бунтуешь против царского престола? Покажи мне его.
— На, читай!
Пожарный вынул из кармана экстренный выпуск газеты и подал растрепанному упрямому старику.
Тот дико взглянул на него, беря в руки.
— Кто его подписал?
— Читай: «с подлинным собственноручно его императорское величество Николай».
Не веривший собственным глазам, старый Сабинин прочитал и растерянно взглянул на окружающих.
— Так! — заговорил он. — Вот как! Что ж это: на престоле сидел, выходит, петрушка, а не царь, А? Ах ты, гадюка подколодная!
Глаза упрямого старорежимника уставились на висевшую литографию царского портрета на стене. Старый Сабинин сорвал его и уставился в каком-то откровенном изумлении на этом изображении.