Но Мотька уперся и заставил мать считаться с собою. Он объявил ей: лучше он умрет, а не останетси на побегушках у хозяина и у его детворы и не станет возиться с их пеленками. Лучше он уйдет из дому и сдохнет под забором где-нибудь. Тогда самой матери жалко будет, да будет поздно.
— Ах ты, наказание господне, всплеснула руками Алена Максимовна, когда Мотька изложил ей свою декларацию. Да мать тебя кормила, поила, что бы ты такие ей речи говорил? Для того она тебя учила? И Нюра с матерью работает, чтобы ты паршивым босяком каким-нибудь вышел?
— Лучше босяком быть, чем горшки из-под лавочника выносить. Про босяков самый умный человек не скажет, что они аршинники, как всякий лавочник. А что до работы вашей, — то никто вас не просит работать.
— Ах ты, Махомет! Замолчи и слушай, что мать тебе скажет... Вот отдам тебя хвосты волам крутить к какому-нибудь казаку, тогда ты узнаешь, как быть таким умником.
— Узнаю!
— Нюра! Обратилась мать к дочери, которая с любовной улыбкой слушала эти пререкания и весело разглаживала при свете лампы свеже окрашенные юбки. —Помоги мне сосчитать, сколько надо получить еще денег от Полуяновых за коричневое платье.
Нюрочка, подняв голову, посмотрела на мать и брата. Она хорошо понимала, что и мать любит Мотьку и что
Мотька только фасон держит, а из послушания не выйдет, и поэтому тут же натолкнула братишку на любовное примирение:
— Мотя, сосчитай ты маме, а то у меня утюг остынет.
Мотька с некоторого времени весьма сильно подпал под влияние Нюрочки.
Он тотчас же смирился, подошел к матери и взглянул в глаза мужиковатой Алены Максимовны.
— Я буду слушать вас, только не делайте меня последней прислугой у всяких голодранцев.
— Э, сынок, покорное телятко двух маток сосет!
Мотька вдруг затрясся, быстро задышал и неистово начал выкрикивать, схватив в кулачок передник матери и теребя его. — Не хочу! —Я не теленок. —Не хочу! Я буду кусаться. Я зарежусь. Не хочу!
Он закатился в спазмах припадка и мать перепуганно схватила его за голову. Это был первый припадок у мальчика и Алена растерялась, не зная, что с ним делать.
Нюра бросила утюг и быстро подошла к брату с водой.
— Это он хочет чего-нибудь другого, мама, а не пойти в лавку. Надо оставить его в покое.
— Много ты еще понимаешь в этом.
— Вот увидите, мама; не говорите.
— Ну, ладно уж, будет мать у вас учиться, что делать. Умные...
Алена Максимовна все же решила о лавке больше не говорить и посоветоваться с соседями о дальнейшей судьбе сына. Посоветовали ей отдать Мотьку в экипаж одного прасольского судна, принадлежавшего богачу — казаку Фетисову и плававшему под командой его зятя из Ростова в Азовский залив и порты Черного моря.
Так как ее советниками были солидные хозяйственные казаки, то она решила поступить по их указаниям и направилась однажды утром к атаману судна.
Головков, высокий, с большим кадыком, загорелый казак-прасол кончал завтракать, когда пришла Алена. Он весьма оживился, когда женщина сказала ему о цели своего прихода.
Безродную чужачку, каковой была для высокомерных казаков в станице содержательница прачечной, он сперва не пригласил даже присесть, но услышав, что речь идет об определении на его судно мальчика, тотчас же сообразил, что ее приход пахнет выгодой.
— Вы же закусили уже, Максимовна, чего бы нам не за хлебом-солью говорить с вами?
— Да, я уже, Евдоким Гаврилович!
— А вы пирожечками или красной рыбкой посолонце
вали бы? Да рюмочку не откажитесь выпить?
— Куда мне, вдове, до пирожечков или красной рыбки! Я веревочкой, на которой коптят красную рыбку, насолонцуюсь так, что донская водица покажется лучше выпивки, —униженно ответила Алена.
— Ну, давайте поговорим, пойдемте сюда в зал.
И казак, введя Алену в комнату, где его тесть Фетисов, перелистывая старый псалтырь, искоса взглянул на женщину, предложил сразу Максимовне заключить с ним об отдаче Мотьки для учения на судно контракт на четыре года.
К счастью Максимовна не оказалась настолько безрассудною, чтобы согласиться на это предложение.
Как ни убеждал ее Головков, что долголетний контракт принесет Максимовне только одну пользу, как ни сулил он, что превратит Мотьку за это время чуть ли не в капитана, Максимовна, величая будущего хозяина своего сына Евдокимом Гавриловичем, все же решительно отвела его предложение.
— Пускай он этот месяц или два пробудет у вас без контракта, посмотрите вы, Евдоким Гаврилович, какой из него послух будет вам, посмотрю и я, сумеет ли он угодить вам, а на будущий год, с новой навигации, помолимся богу, запьем магарыч, и сдадим вам его по контракту. А так ведь темный я человек, Евдоким Гаврилович, —напиши контракт, поставь три крестика на бумаге, а потом твое же дитя и проклянет тебя за добро, что ему делаешь! Не могу, Евдоким Гаврилович!