— Гей, соседушки, что ж теперь нам делать, если не бунтовать тоже? Подвел нас царь-батюшка? А?
Присутствовавшие дружинники и посетители казармы с удивлением повернулись к отпетому забулдыге поселка, который вдруг поставил портрет на столе, прислонив его к ведру, и решительно обратился к изображению:
— Да разве же это царь? Какой ты царь, когда ты не мог против черни удержать свою власть? Разве это царь? На вот тебе в морду за то, что ты престол опоганил — вонючка!
И Сабинин ударом пальца проткнул глаза в портрете Николая.
— Ты не давал свободы, — продолжал он, — потому что нельзя было. Так зачем же ты теперь манифест выдумал? А если можно было дать свободу, то почему ты сразу ее не дал, а прежде народу столько расстрелял и зачем мои сыновья из-за твоего душегубства в тюрьме сидят? Разве ты царь? Иди в помойную лохань, Ирод!
Старик швырнул в стоявший в углу таз портрет и обернулся к собравшимся.
— Дураками мы были, братцы, всю свою жизнь. Я побегу к тюрьме сына выручать. У меня сын в тюрьме сидит из-за этой гадюки...
И не оборачиваясь больше, он почти бегом направился к тюрьме.
— Тронулся богодул! — сказал один пожарный, когда тот выскочил.
А Сабинин несся к тюрьме. Он пришел в то время, когда только-что кончился митинг. Его приподняло на минуту на ногах, когда он услышал, как из толпы кто-то перекрикивается с Анатолием и он узнал его голос. Он хотел бы теперь перепрыгнуть через стену и на руках унесть с собой сына, раскаиваясь, что так грубо изводил Анатолия и довел Илью до того, что тот куда-то скрылся и не подает о себе вести. Но он побоялся даже крикнуть сыну, что он находится возле тюрьмы. И тогда он стал ждать, пока кончится митинг. Так он простоял на тротуаре, пока стемнело и стала пустеть площадь.
И вдруг толпу погнала ворвавшаяся на площадь банда. Старик растерянно побежал в первый попавшийся переулок. Затем он вернулся и увидев, что на площади никого нет, остановился возле тюрьмы.
Здесь он вдруг услышал донесшийся до него стон. Он оглянулся и вышел на площадь. Различив в темноте на земле фигуру девушки, он приблизился к ней и заглянул ей в лицо.
Сразу же он узнал ту девушку, с которой гулял Анатолий
Старый забулдыга взволнованно выпрямился, оглянулся на тюрьму и, вес трясясь от желания помочь раненой, наклонился снова к распростертой фигуре Клары, которая с надеждой следила за его движениями.
— Как, вы ранены, барышня? Кто вы такая? Можете вы стерпеть тряску, если я возьму вас и побегу с вами?
— Могу! — Скорей унесите меня! — выговорила Клара.— Я истекаю кровью.
— Вы Анатолия знаете... я его отец... Как вас зовут?— спросил Сабинин, поднимая на руках девушку.
— А! — воскликнула девушка, — несите меня скорей домой, меня зовут Клара!
— Сейчас, сейчас!
Старик Сабинин поднял мучившуюся раненую и хотел шагать прямо домой. Но вдруг он повернулся, стараясь не трясти своей ноши и приблизился к тюрьме со стороны окон, откуда еще недавно кричал Анатолий. На минуту старик остановился.
— Толя! Сынок! — надрывисто изо всей силы крикнул он — Сабинин!
В одной из решеток высунулась голова.
— Я Сабинин! Слушаю!
— Толя! Твоя невеста у меня в руках; Клара... Ранили се бандиты... Вот я несу ее домой... Лежала на площади.
— А—а... вырвалось из окна у Анатолия.
— Толя! Завтра приходи, будем ждать тебя дома. До свидания, сынок дорогой!
— А! До свидания!
Анатолий трепетной тенью в окне третьего этажа кричал из угла глаголя, как из гроба.
Сабинин, тряся головой и трепеща от стонов то приходившей в себя, то впадавшей в обморок девушки, которую нес, заспешил в улицы города. Он хотел взять извозчика и скорее ехать домой к родителям Клары, адрес которых сказала ему девушка. Это было не так далеко, но каждое движение отнимало остаток сил девушки... У нее была прострелена кость и Клара отстаивала только последние минуты своей жизни. Старик Сабинин мотал головой, когда девушка вскрикивала и раза два поцеловал ее в голову. У него на глазах были слезы.
XVII. ПО ПАДЯМ ЗАБАЙКАЛЬЯ.
Матвей, отбыв около полутора лет каторги в рудничной тюрьме, куда ссылали государственных преступников, освободился.
Демонстрантов, после замены казни трем смертникам каторгой, как-то особенно быстро переслали по этапу в Москву, а затем через Челябинск и Красноярск в Сретенск, откуда кандальщики тронулись уже на подводах и пешком до Акатуя. Это была чуть ли не последняя партия отправлявшихся из Москвы арестантов, после чего движение этапов приостановилось, вследствие начавшегося усиленного движения войск по Сибирской магистрали на фронт против Японии.