Боня решила ехать на следующий день. Оставалось дождаться ходившего один раз в неделю в это время для штатской публики пассажирского поезда. Матвей заказал билеты и через день они уже сидели с девушкой в вагоне.
В это время с полей Манчжурии откатывалась разгромленная русская армия. Поезда были переполнены ехавшими под разными предлогами в тыл офицерами и всеми теми дельцами неопределенного типа, которые обычно служат связью между тылом и нестроевыми частями войск. На путешествии Матвея и его знакомой это сказалось следующим образом. Купив билет второго класса, они были посажены обер-кондуктором в занятый большею частью офицерами большой новый вагон третьего класса.
Матвей и Боня перешли на «ты». Они ехали, товарищески и любовно ухаживая друг за другом, как брат и сестра. Он с только недавно пробившимися усиками и еще ни разу не бритым пушком на щеках, в излюбленном костюме интеллигентных рабочих того времени, косоворотке под суконной курточкой; она также сияющая первым расцветом нежной молодости, в блузке под русыми прядями, или в жакете с белым воротничком сверху.
Чувствуя себя ничем не связанными с подавляющей частью пассажиров в вагоне, Матвей и Боня едва ли за разговором и взаимным ухаживанием даже на другой день путешествия рассмотрели кого-нибудь в лицо из устроившихся против них на длинных скамьях поручиков, подпоручиков, капитанов и лейтенантов.
А эти последние между тем с самой посадки молодых людей в Чите начали говорить о девушке. Они, когда Матвей выходил на вокзалах купить что-нибудь, начинали держать себя настолько свободно, что не стеснялись производить вслух оценку ее внешности.
И вот, однажды, когда Матвей на какой-то стоянке возвратился с вокзала, где покупал газеты, девушка, дав ему сесть против себя, возбужденно указала ему на скамьи своих соседов.
— Мотя! Мне, очевидно, понадобится твоя защита против присутствующих здесь офицеров. Они не трогают меня, пока ты здесь. Стоит же тебе выйти, как они начинают вслух судить о моих ногах, шее, расчитывая, очевидно, на безнаказанность. Объясни им, что я не искательница приключений!
Боня гневно кивнула головой на офицеров и отвернулась к окну.
Матвей оглянулся и только теперь увидел в группе офицеров круглолицего с наглыми глазами подпоручика, худого, веснушчатого и рыжего хорунжего, еще одного подпоручика с тонким профилем и томными, подведенными глазами, и ряд других персонажей в мундирах.
Все они, ошеломленные заявлением девушки, вытянули физиономии.
— Ты имеешь, — указал Матвей, — еще один выход, кроме моей защиты. Если оскорбляющему женщину любезнику ответить как следует, то среди пассажиров обязательно найдутся и порядочные люди, которые скажут, что ценители ног иногда от этих ног получают и пинки...
Матвей в упор посмотрел на офицеров, и спросив— «не правда ли, господа?» остановился взглядом на каком-то пожилом лейтенанте в форме моряка.
Тот приподнялся слегка, как-будто хотел отвести от себя обвинение, и громко сказал:
— Все за отдельных лиц не отвечают!
Матвей удовлетворенно кивнул ему головой и, предоставив офицерам вполголоса изъясняться между собою о том, кто из них был наиболее несдержан, развернул газету, перекидываясь с Боней замечаниями о газетных новостях.
Они были неутешительны. Каждая их строчка говорила не только о ликованиях масс по поводу объявленных свобод, но тут же описывались и кошмарные подробности произведенных черной сотней сообща с полицией погромами. Матвей уже знал, что разгромлен Иркутск, что сожжено несколько сот железнодорожников в Томске, собравшихся на митинг и запертых в здании правления жел. дор.; судя по всему, происходили погромы также в большинстве городов России и в частности в Ростове. Матвею наряду с кликами торжествующего призрачную победу пролетариата, чудились проломанные головы, оторванные руки евреев и учащейся молодежи. Пахло жареным человеческим мясом. Все это натворила гикающая черная сотня громил и монархического сброда.
Читая описания их насилий над беззащитной еврейской беднотой и учащимися одиночками, Матвей стискивал зубы, сжимал кулаки и холодел. Он думал, что безвозмедно этого только что пережитого надругательства над революцией нельзя оставить, но он очень скоро должен был убедиться, что погромные силы не только не задушены и не деморализованы, а что они мечтают о еще больших кровопусканиях и о еще больших насилиях.
В это время с ним произошел случай, выяснивший ему, что еще можно ожидать от реакции.
У него по временам были странные состояния какого-то мучительного раздвоения сознания.