— Ну, это ты тоже, больно скорый. Но, смотри, спуску не давай рессорщикам и сварщикам, если заскесуют и денег кто не будет давать. Нужно, чтобы не только Соколову было, а и на технику что-нибудь осталось. За кузнецов я возьмусь сам сегодня.
— Ладно, все будет...
Сигизмунд знал, что в пользу Соколова организуется сбор. Но подросток сам не мог принять в этом никакого участия, потому что, как сборщик, вызвал бы к себе недоверие, а у него самого вся его сосчитанная получка необходима была, чтобы мать кое-как справлялась с царившей дома нуждой, близкой к голоду. Поэтому ученик Карпенкова только интересовался результатами предприятия своих товарищей и, подойдя после Качемова к Матвею, выразил горькое сожаление о том, что он еще не может принимать участия в делах Матвея.
— Карпенков, Солдатенков, вы, —сказал он, —все могут дать сколько-нибудь Павлу в тюрьму, а я не могу; не хватит на хлеб и дрова, если я украду из получки что-нибудь от матери.
Матвей подумал, что для самого Сигизмунда нужно бы тоже что-нибудь изобрести: он до сих пор выходил на работу только в теплой рубашке, не имея ни куртки, ни пальто.
Он успокаивающе кивнул головой товарищу, у которого показались на глазах слезы.
— Я, Мунчик, за тебя внесу на билет. Разве, думаешь, я не знаю, что ты больше других хотел бы дать.
Сигизмунд, прислонившись к станине молота возле Матвея, благодарно положил ему на спину руку.
— Я буду делать все, что вы скажете мне. Вы хороший, Матвей. Соколов тоже такой был.
Матвей улыбнулся.
Сигизмунд растроганно соскочил с площадки и пошел на свой молот.
* *
*
Матвей не обращался с предложением лотерейных билетов к аристократии кузницы, в роде монтера сварочников Дворянчикова, кузнеца Склярова и своего монтера Садовкина, —эти отнеслись бы свысока к предприятию, начатому мастеровым подростком. Но к остальным кузнецам, особенно к тем, которые выписывали газету или журнал, как Учужанин и Простосердов, и к середнякам в роде Мокроусова и Воскобойникова, он явился с настоящим штурмом. Но он натолкнулся на совершенно неожиданное препятствие: кузнецы, правда, соглашались: «Ладно. В получку», но билетиков они по большей части брать не хотели и шопотом предупреждали: «только смотри: попробуй сказать, что я дал! » За этим следовал угрожающий взгляд или многозначительный жест.
Кузнецы сочувствовали, соглашались помочь несколькими гривенниками арестованному товарищу, но боялись при этом на тысячу рублей.
Учужанин, всегда отказывавший себе даже в удовольствии купить за пять копеек пачку папирос, вопреки ожиданию ни слова не сказал, хотя и удовольствия при сообщении Матвея о том, что в мастерских розыгрываются книги в пользу Соколова, никакого не выразил. Очевидно он отнесся к этому, как к совершенно неизбежному расходу.
— Сколько нужно дать? —спросил он только.
— Двадцать копеек билет.
— Один билет. Я сам принесу тебе деньги.
— Хорошо.
С начетчиком кузнецом Зинченко у Матвея разговор вышел более длинный.
Кузнец кончал разгиб куска винтовой буферной пружины, когда к нему подошел Матвей.
— Здравствуй, Мотя, —кивнул он головой, не переставая бить ручником по стали. —Ты ко мне с делом зачем-то. Я сейчас кончаю.
И ударив еще несколько раз по остывавшему металлу, он сунул клещи с пружиной в горн.
Матвей остановился, полуопершись на короб.
— Мы разыгрываем в мастерской книги Соколова, который был арестован в сборном цехе, —сказал он, здороваясь за руку. —У его хозяйки нашлись книги, а он просил передать ему что-нибудь, так как голодает в тюрьме. Нам нужно собрать ему сколько-нибудь денег. Возьмете вы билет?
— А, бедняге Соколову? Это дело божье, Мотечка, Христос велел помогать узникам в темнице. Хорошо, что ты, Мотя, печешься о товарище. Другие побоятся об арестованном подумать. А я хочу собрать немного денег в получку побитому Развозову.
— Доносчику? —изумился Матвей.
Кузнец бросил на короб рукавицы, которые держал в руках, почесал затылок и посмотрел на Матвея.
— Ну что-ж, что доносчик, —возразил он затем торопливо. —Доносчик, значит надо его удалить, надо убить, надо не допускать к своей среде, а если от доносчика все отшатнулись: и те, которым он предался, и те, которых он предал, то уж это грешно будет допустить, чтобы он еще что-нибудь от голода сделал. Христос, который мытарей и грешников не осуждал, —простил бы, и пожалел бы такого. Он теперь больше доносчиком не будет. Он послал мать к жандармам просить пособия, а те прогнали ее. Несчастный калека ожесточится теперь и возненавидит то, что он сделал. Можно спасти его душу добрым делом.