И от того, что теперь иногда в кузне где-нибудь раздавался звонкий детский голос, а сама она в разных местах пестрела цветными женскими и девичьими юбками, кофточками и платками, она приобрела совершенно новый празднично-веселый вид.
Матвей с Сигизмундом и братьями Хмеленко остались работать сверхурочные, чтобы привести в порядок пару молотов. Внизу цилиндра, где по его шейке ходит, развивая сильное трение, поршень парового молота, перегорел менявшийся раза два в месяц сальник. —сплетенный из пеньки, как большая женская коса, и пропитанный салом веревочный конец, —его и предстояло теперь мастеровым забить в гнезда поршней. Эта работа не мешала Матвею несколько раз наведываться к конторе сзади кузни, где производилась выдача заработка рабочим.
Матвей собирал двугривенные за лотерейные билетики. Тем же занимался и Качемов, будто ожидавший очереди получки. Но оба они делали при этом вид, что ничего общего друг с другом не имеют.
Совершенно открыто собирал по подписному листу деньги Зинченко для Развозова.
— А, ну, Трынкин: нуждающемуся товарищу, —останавливал он одного из молотобойцев Склярова.
— Какому?
— Бедный, изувеченный товарищ. Не имеет работы. Гибнет от голода. Что же тебя полтинник на божье дело разорит что ли?
— Э, чорт лупленный! На, вот есть только пятнадцать копеек мелочи.
— Давай.
Но вот староста остановил родича Матвея — молотобойца Моргая, давно продавшего вследствие нужды шубу, которую тот получил когда-то от Мотькиной матери, и щеголявшего теперь в какой-то куртке, в роде женской кофты.
— Жертвуй на божье дело, Моргай!
— Что? —не понял Моргай, уставившись рыбьими мутными глазами из-под серых бровей на начетчика.
— Пожертвуй для нуждающегося товарища полтинник, говорят тебе. Я собираю одному товарищу.
Теперь Моргай понял, что навязчивый староста иконы покушается на его гроши, и весь вытянулся от вспышки возмущения.
— Э, зануда иконостасная! Если бы мне все по полтиннику дали, так я бы целый месяц холодцу себе на завтрак приносил, да еще и тебя угощал. А то отдай ему полтину. Богодул чортов!
Многие также ругались. Другие были сговорчивее, но все делалось открыто, вслух, и большинство считало совершенно естественным, что Зинченко не обращает внимания на брань и делает свое дело.
Другое дело — сбор Качемова и Матвея. Большинство кузнецов значительно охотнее дали бы денег для поддержки Соколова. Но вдруг об этом станет известно полиции!
Прощай тогда мастерские и возможность заработка. Поэтому одни старались уйти от Качемова и Матвея, другие откладывали расплату за билет до понедельника или кивали на кузню, куда и направлялись, чтобы там потихоньку дать двугривенный. Только кузнецы, уже приготовившие мелочь, чтобы отдать кому-либо из сборщиков, проходя мимо Матвея или Качемова, без проволочек совали серебряную монету и шли дальше.
Все-таки, у обоих товарищей вместе к концу получки оказалось около пятнадцати рублей, да в понедельник предстояло получить чуть-ли не десятку. Если так же обстояло в других цехах, то действительно денег не только должно было хватить Соколову, но могло кое-что остаться и для «техники».
Заходя время от времени в кузню, пока шла получка, Матвей остановился возле горна У чужанина посмотреть на гостей кузнеца.
Скромная, красивая молодайка, распространявшая сияние материнских улыбок, дала младенца на руки Учужанину и он осторожно держал перед собой кукольный сверточек, пока жена делала кое-какие исправления в туалете ребенка.
Учужанин при этом с гордым и счастливым удовлетворением смотрел и на ребенка, и на жену.
Увидев Матвея, он что-то шепнул жене, отчего та обернулась к Матвею, прыснула и, покраснев, живее завозилась с ребенком.
— Иди сюда, Юсаков! —крикнул Учужанин.
Матвей вспыхнул и подошел.
— Познакомься с моей женою, —указал кузнец. —Ты поучал меня, что я зря на свете живу, и думал, что мне следует кончить самоубийством, а вот теперь погляди на мою Анну Михайловну, да на это создание, и скажи понимаешь ты в этом деле что-нибудь, или зря подходцы свои делал.
Матвей, действительно, стараясь выпытать, что делается на душе у кузнеца, разводил перед ним раза два смертельный пессимизм.
Покраснев теперь, как помидор, он схватился за руку счастливой молодой жены кузнеца, и совершенно растерявшись от смущения, мог только выговорить: