Одно с другим не вязалось.
У Матвея чуть только начали пробиваться усики. У него было почти всегда плутовски или ехидно-смеющееся и улыбающееся из-за каждого пустяка лицо «своего парня», типичного „фартового“. Кто же мог заподозрить, что он целую треть кузницы неустанно агитирует, заводя в одиночку с нетронутыми кузнецами разговоры?
Но по мере того, как прокламации в кузне стали появляться все чаще и чаще, а вместе с тем яснее становились и другие признаки подполья, все стали осматриваться, ища источника заразы, и обнаружение деятельности Матвея стало зависеть теперь от любой мелкой случайности. На нем стали уже останавливаться, когда пробовали перебирать, кто это в кузне орудует. Одни стали бояться за Матвея, другие —подстерегать, и Матвей скоро это почувствовал.
К нему вдруг подошел однажды Моргай, который тоже что-то заподозрил.
— Матвей, в электрическом арестовали какого-то Ставского, смотри, брат, и с тобой тоже будет!
Матвей принял удивленный вид.
— А что, я разве жульничаю или медь таскаю из мастерских?
— Нет, бунтовщики хуже громил. Они такого наделают, что мы и без работы будем, и морду нам набьют, и волчьим билетом из-за них тебя наградят... Сам себя за локоть готов будешь кусать, да не достанешь. Смотри, Мотька, не заводи знакомства с этой социалией, — пожалей мать и сестру. И меня из-за тебя загонят куда Макар телят не гонял, а у меня дети; и ты сам молодой человек, тебе еще пожить надо... Они, брат, глаза отводить умеют!
Моргаевой особенностью было то, что у него не было царя в голове. Кто-то нагнал панику на глупого детину-рессорщика. И вот, перетрусив, он пришел прежде всего к тому, кто мог быть причиной всех его воображаемых несчастий. А между тем, будучи скандалистом и дебоширом и получая за каторжную работу заработок, на который только впроголодь жила его семья, горлопан опекун Матвея не вошел бы разве в аппетит, если бы увидел силу на стороне «социалии»?
Но Моргай, хотя и пролетарий до мозга костей, был кроме прочих достоинств, болтуном, способным от страха наговорить на самого себя любому ближнему, который захотел бы от него что-нибудь узнать.
Поэтому Матвей даже не подал вида, что его заставили насторожиться предостережения его беспокойного покровителя. Он ответил:
— Что же, разве я дурак, что буду знакомиться с анчутками, которые глаза отводят. Я даже не знал, что такая «социалия» есть на свете. Еще сделают так, что я познакомлю их с сестрой и матерью, а они и натворят что-нибудь. Нет уже, извините пожалуста. Я не забулдыга какой-нибудь и не дворянчик, чтобы надуть меня...
— То-то же, смотри, Матвей.
— Будьте спокойны, Евдоким Мартынович.
И успокоенный Евдоким Мартынович ушел с рассеянными сомнениями, провожаемый беззлобным смехом Матвея.
— Чудак же Моргай... Распояшется с «социалией»... Ну и балда несусветная!
После этого Матвей усилил было свою конспиративность, прекратив временно почти все подозрительные беседы и дискуссии с кузнецами, но сообщение о предположенной демонстрации и необходимость подготовки к ней заставили его забыть об этой осторожности.
Перед намечавшейся демонстрацией комитетом еще раз были выпущены листовки, а на другой день после их распространения Матвей был арестован.
Давно наблюдавший за ним молотобоец Бунге видел, что у Матвея есть прокламация, неосторожно оставленная мастеровым у себя про запас. Он донес об этом мастеру и жандармам, и когда Матвей шел с работы домой, его почти около самых мастерских задержали.
IX. ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ.
Посадили Юсакова в тюрьму, и началось дело. Через несколько дней он уже был на допросе в жандармской канцелярии подполковника Артемьева, по прозвищу «Мопс». В уголке приготовился записывать показания товарищ прокурора.
«Мопс» показал Матвею найденную у него при обыске в кармане прокламацию.
— Это что такое?
— Воззвание Донского Комитета о том, чтобы рабочие готовились к первомайской демонстрации.
— Откуда вы его взяли?
— Нашел в мастерских.
— Почему я никогда не находил таких бумажек?
— Воззвание для тех, кто работает на заводах, а вы этой работы и не нюхали...
— Вы мне отвечайте так, как арестованный должен отвечать своему следователю! Я вас сгною в тюрьме!
Матвей пожал плечами. Он знал, что на допросах самое лучшее не давать никаких показаний. Нужно только было придраться к чему-нибудь. Угроза ерепенившегося на стуле жандармского охранника давала хороший повод, чтобы замолчать, но Матвея интересовал «Мопс». Поэтому он хотел посмотреть, что будет дальше.