— Стой, что вы делаете! — заорали сразу машинист-бельгиец и двое кочегаров, занятые топкой котлов.
Качемов и Сабинин отстранили машиниста, а их товарищи осаживали в это время кочегаров, схватившихся было за железные прутья топочных мешалок.
— Послюшайт! Моя отвечает за гудок! Мои денежки пропадайт! Моя много раз штраф платит, если скандалист пускайт.
Качемов держал ручку свистка, уже ревевшего по всему двору с тревожными прерывистыми отдышками, и смеясь уговаривал сдерживаемого его товарищами бельгийца.
— Это у вас за границей, камрад, когда рабочие скандалят, то их штрафуют. А у нас за это рабочим дают казенную квартиру со столом, отоплением и освещением. Хо-рошая гостиница на Сенной!
Молодежь прыснула.
— Там тюрьма у нас, камрад! — пояснил один масленщик.
— Мы не желайт шютить. Моя работу потеряйт. Что мы будем делайт? Мы тоже мастеровой.
— Мастеровой! — возразил Сабинин. — Сказано: пролетарии всех стран, соединяйтесь, значит соединяйтесь, а не убегайте в Россию работать на хапуг наших! Мастеровой!
Анатолий сурово посмотрел на механика, дернул напоследок и с своей стороны за ручку свистка, чтобы и его рука была приложена к нему и повернулся бежать за товарищами.
Забастовщики вывалили трехтысячной толпой за двери проходной будки и остановились во дворе. Здесь сейчас же начало организовываться социал-демократическое ядро передовиков из рабочей молодежи. Братьев Сабининых и Качемова увидел и поманил за собой Михайлов, протискиваясь в центр гудевшей массы. Затем, они все очутились возле Ставского.
Масса знала, что руководство стачкой должны взять в свои руки социал-демократы, и понимала, почему молодежь протискивается к сидевшиму в тюрьме комитетчику Ставскому и почему никто еще не делает ей никаких предложений.
Тем временем молодежь решила собрания пока не устраивать, а ограничиться только призывом не становиться работать и не допускать штрейкбрехерства. Ставский и Михайлов из беглых пояснений товарищей уже знали, как началась стачка.
— Поднимайся и говори, что до завтра никто не должен становиться работать,— толкнул Ставский Захара,— а завтра в десять утра, чтобы все были здесь для выработки требований и выбора депутации.
Михайлов оперся на плечо одному товарищу, другие его подхватили на руки и тотчас же фигура черного юноши в засаленной шляпе поднялась над толпой.
Толпа смолкла и сдвинулась вокруг ядра молодежи.
— Михайлов! — пронеслось среди тех, кто знал юношу.
— Товарищи! — начал Михайлов, — четверть часа тому назад в механическом цехе на одного токаря набросился с кулачным боем мастер за то, что тот во время работы взял закусить хлеба, сбил его с ног и чуть не свалил в машину. До такого самоуправства мастеров довели мы сами тем, что все время молчали. Молчали, когда нас арестовывали изо дня в день, молчали, когда у нас убавляли жалованье, молчали, когда стариков у нас увольняли, а вместо них брали по дешевке новых рабочих. Будем ли мы, товарищи, молчать и тогда, когда нас начнет каждый мастеришко бросать под машины? Разве мы не честные рабочие, которые хотят только спокойно заработать тридцать — сорок рублей в месяц, чтобы не подохнуть в этих же мастерских, которые мы корпус за корпусом сами здесь строили?
— Товарищи! Те, которые видели, как под кулаками мастера загудел под машину голодный труженик — токарь
Цесарка, не могли стерпеть издевательства хозяйского холуя Голоцюцкого и они решили начать забастовку. Но они честные товарищи, они думают, что за бедного рабочего, насилуемого мастером, могут заступиться только рабочие, Больше некому! Они схватили Голоцюцкого, вышвырнули его из цеха и закричали: бросай работать! Котельщики первые, а за ними и все сознательные рабочие отозвались на призыв. Теперь вопрос: что же все мы, товарищи, заступимся за рабочего или не обратим внимания даже на расправу и согласимся быть лакеями хозяев, лишь бы работать, пока всех нас не начали бросать под машины? Товарищи, кто за то, чтобы с таким порядком покончить раз навсегда, кто за то, чтобы администрации раз навсегда заявить, что мы не хотим иметь мастеров-кулачников, не хотим трепетать за завтрашний день, не хотим, чтобы работа была каторгой? Кто за это, поднимайте руки!
Лес рук поднялся над толпой. Одновременно масса заволновалась.
— Стачка! Стачка! Чего там ждать еще, выбирайте депутатов! Давайте звать начальника! Пойдемте к конторе!
Толпа еще теснее сомкнулась вокруг оратора.
— Нет, товарищи! — воскликнул Михайлов, взмахом руки останавливая волнение. Итти к конторе и звать начальника сейчас не-зачем. Мы сперва сами должны выработать наши требования. Мы сперва сговоримся, чего мы хотим. Давайте соберёмся завтра и выберем депутатов...