«Что это я нафантазировал?» — смешавшийся Корсаков понял, что Сергей Венедиктович уже давно наблюдает за ним.
— О-о… — сложив смешно губки, протянул Тимошин. — Да ты еще… Ого-го-го!.. Может быть, там у тебя?.. По секс-вопросам… Неувязочки были? Может, поэтому твои дела и затерялись?
Кириллу были неприятны и его смех, и шутки, и то, что Тимошин понял, что сейчас с ним произошло.
— А что, собственно говоря… — задал он сам себе вопрос. И так же молча и безжалостно ответил: «Это же — первая твоя мальчишеская любовь! Любовь мальчика к взрослой женщине…»
— Я же с Мариной был там! Все эти годы.
— Нашел оправдание! Да при их порнопромышленности никакая жена не сможет остановить. Особенно тебя!
И снова, поковыряв в тарелке, Тимошин неожиданно уважительно и с чуть заметным удивлением закончил:
— Кроме Марины.
И, быстро отведя глаза, спросил:
— Как она? Постарела, конечно?
«Зачем ему так нужно знать, что Марина постарела?» — подумал Кирилл.
— Ну… нельзя же быть вечно такой… Русалкой? — защищался Серега. — Забыл? Что я был влюблен в нее?
— Не помню, — сухо, отрезая этот разговор, ответил Кирилл.
— Что не помнишь? Постарела ли твоя жена? — попытался снова свести все на шутку Тимошин.
Кирилл Александрович поднял на него глаза, и Сергей, вздохнув, почти с завистью сказал:
— А у тебя еще чертики в глазах бегают! — и добавил с каким-то давним уважением: — Порода!
— Говорят… Давить нас надо?! — то ли серьезно, то ли приглашая посмеяться, сказал Корсаков. — Я вот и спрашиваю себя… А стоим ли мы ненависти, зависти? О любви я уже не говорю.
Когда он поднял глаза, то увидел, что лицо Тимошина, оказывается, было ему незнакомо. В нем были неизвестные ему запасы жесткости, тяжко настороженной задумчивости.
Мгновение они смотрели друг на друга, узнавая заново.
— А кто же тебе… Такие мысли внушает? — спросил, наконец, Тимошин. — А я — не верил…
Кирилл Александрович не успел понять, кому и чему не верил Сергей Венедиктович.
— Ну, в диссиденты… Ты меня раньше времени не записывай! — услышал он свой уклончивый ответ.
— А я все думал, чего это Корсаков меня «на ковер» к себе тащит? — будто издалека приглядывался к нему Тимошин. — Отчет за все годы, что там был… Решил потребовать?
Хотя он произнес эти слова и гаерски, несерьезно, напоминая о дистанции, Корсакову все же показалось, что не так уж спокойно у Сереги на душе.
— Мои отчеты ты наверняка знаешь… — развел руками Кирилл, не отступая от едва наметившегося противоборства. — Вроде и я могу? А?
Сергей сидел нахохлившийся, мял губы, проигрывал в голове варианты.
— Нелегко, нелегко… — неожиданно, быстро, по делу проговорил Тимошин.
— Что… Нелегко? — даже подался Кирилл.
— Все — нелегко! — Видишь… даже место для тебя найти — и то нелегко.
— А я вроде не просил? — насторожился Корсаков.
— Не ерунди! — не обидно махнул на него рукой Сергей. — Не будь у тебя серье-е-езных сложностей, ты бы мне просто так не позвонил!
Он подался вперед.
— Марина… так решила?
Кирилл Александрович неопределенно пожал плечами.
— Дети-то уже взрослые? У тебя же дочь невеста? Слышал я! Слышал…
Кирилл понял, что Сергей слышал больше, чем то, что Галя повзрослела.
— А я думал… Ты меня — к себе в отдел? Хотя бы предложишь… — с гусарской лихостью, неожиданной даже для самого себя, сказал Корсаков.
Тимошин замер. Лицо его стало по-детски конфузливо-радостным.
— Ну! Ты даешь! — искренно, во всю мочь, почти естественно засмеялся Серега.
У Кирилла Александровича защемило в груди от жалости к этому тяжелому, чуть нелепому, умному человеку. Он понял, что Серега Тимошин давно несчастлив. Беспокойно, одиноко несчастлив. И если бы Кирилл спросил себя, как он это понял, то, наверно, душа подсказала бы ему: «Сергей разучился смеяться!» Давно не делал этого… И сейчас, нужный, защитный, спасительный смех был для него нелегкой, нерадостной работой.
— Кончай! Прекрати… — строго и жалея его приказал Кирилл. — Раньше для тебя в этом не было бы ничего смешного.
— Ты эти разговорчики не слушай, — наклонился к нему Тимошин. — Русскому человеку только дай затаить зло. Ох, сколько их… В этом зале хотя бы… Вон стоит, смотри! Ждет. Поклонюсь ли я ему?