Кирилл Александрович понял, что эти слова относились к соседу его знакомой, его «феи детства».
Там… Кирилл видел такие лица множество раз, но ему казалось, что у нас их нет. Почти — нет! Нет такого класса или прослойки, или чего там еще — угодников, альфонсов, не обязательно постельных, но и политических, карьерных… Он знал даже их рукопожатия, потные холодные руки. Да, даже липкие!
— Кто это? — Кирилл не смог побороть кольнувшего его интереса.
— Пи-ишет… — протянул Серега. — Мы как-то с ним в опере случайно рядом сидели. Так он из меня душу вынул… Ох, и паршивец!
Корсакову показалось, что в интонации Тимошина прозвучало презрительное, но восхищение.
— Жигач! Фамилия такая…
Он сказал это так, будто эта была не фамилия, а подвид насекомого.
— Ну, поклонись же ты, в конце концов? — вдруг разозлился Кирилл и встал. — Я сейчас… на минутку.
Он, не оглядываясь, быстро прошел в фойе. На стенде вешали новые афиши. Имена певцов были ему малознакомые.
Ему захотелось позвонить домой, хотя само по себе это было нелепо. Длинные гудки в пустой, темной квартире…
Когда он вернулся из туалета и причесывался перед большим зеркалом, оттягивая возвращение в зал, ему показалось, что знакомый женский силуэт проплыл в глубине зеркала.
Кирилл безотчетно напрягся.
— Извините…
Он оглянулся. Она стояла перед ним, и вблизи оказалось, что у нее не яркие, а темные, темные с желтыми стрелами, что ли, глаза. «Рысьи», — невольно подумал Кирилл.
— Спасибо вам… — начала она чуть хрипловатым голосом с едва уловимым южным выговором. Кирилл осторожно поклонился, как бы приглашая объяснить, за что она благодарна.
— Что вы вышли… Севе надо с ним поговорить, — быстрее и тише продолжила она. — Лина меня зовут.
— Кирилл, — он снова чуть наклонил голову.
— Мы с вами вместе не выступали?.. — она потерялась уже в середине вопроса.
— Я не артист.
Кирилл давал понять, что он знает, кто она такая, и это чуть приободрило ее.
— Да, Москва в общем-то небольшой город. Оказывается, что все друг друга знают.
У нее была очень домашняя, именно по-восточному домашняя, скрытая улыбка.
— Им очень надо было поговорить!
— Мне не спешить? — спросил он.
— Меня Лина зовут, — чуть настойчивее повторила она.
— Вы уверены, что Тимошин сможет что-нибудь сделать для вашего…
— Друга, — подсказала она, на мгновение отведя глаза.
— Для вашего друга?
— Если захочет, — Лина подняла лицо, и Кирилл вдруг снова поразился его красоте. Ему показалось, что она умеет, когда ей это нужно, казаться и моложе, и счастливее.
— Ему нужна поддержка. Разрешение… Именно сейчас! Очень нужна.
Она говорила эти, неожиданные для него, постороннего, искренние слова с открытостью и правотой человека, который обращается к другому человеку, такому же доброму, умному, сострадательному.
— Я могу чем-нибудь помочь?
Кирилл снова чуть поклонился, как бы принимая ее тон.
— Боялась попросить вас. Не знаю, на что я надеюсь… — Она снова потупилась, и Корсаков понял, что она гораздо умнее и жестче, и не слишком скрывает это.
— Так что же я должен сделать?
— Я могла бы пригласить вас? Вместе с вашим другом?.. — Она распахнула на него свои, уже кажущиеся только желтыми, глаза, и строгое лицо ее порозовело, прояснилось.
— Не понимаю? — смешался Кирилл Александрович.
— Очень просто. После ресторана заехать ко мне… к нам? «Добить вечер»? — она тихо засмеялась. — Мы же еще не старики?!
— Думаю… это невозможно.
Он взял себя в руки.
— Почему? — быстрее, чем нужно, спросила она.
— Надо знать Тимошина. — Чтобы смягчить отказ, он улыбнулся. — И его жену.
— Жаль… жа-а-аль… — протянула она и, как показалось Корсакову, тут же потеряла к нему всякий интерес. — Ну, извините, — поклонилась она и ушла, словно растворилась в полутьме, все осталось непонятным, даже тревожным.
Считать ли этот разговор знакомством? Почему она обращалась к нему, словно заранее зная, что не нарвется на грубость, отказ, дешевые заигрывания?
Кирилл снова повернулся к зеркалу и невольно провел пальцами по ощутимо-жесткой, к вечеру, щетине. Нет, никак нельзя было бы узнать в этом немолодом, замкнутом, неспокойном лице мальчишку-подростка в вечно драных штанах, в курточке, перешитой из отцовского кителя.
Он стоял вытянувшийся, одинокий, как оловянный солдатик. Компания очень пьяных и очень молодых парней шла прямо на него. Корсаков сделал шаг в сторону, но все равно один из них, рыженький, пухлый, как надувной шар, толстяк толкнул его в плечо.