Он сел обедать и не смог вынуть ложку из супа.
Викентий Алексеевич сказал:
— Перекрутился ты, Геннадий. Я бы сейчас на твоем месте недельку на голове походил.
— Я похожу, — согласился Геннадий.
Он взял машину, посадил рядом тоже слегка обалдевшего Павла, и они стали носиться по Подмосковью.
Дома их ждал праздничный обед. Викентий Алексеевич ходил по кабинету и развлекал гостей — давнишнего знакомого профессора Данилина и старика Токарева, бородатого и розовощекого, у которого было две общеизвестные достопримечательности: лучший на всю Москву дог, лауреат почти десятка всевозможных выставок, и молодая жена, про которую говорили, что она до сих пор называет свою падчерицу на «вы».
— Герои дня, — сказал Данилин.
— Наша смена, — сказал Токарев.
— Ну как, Паша, не угробил тебя Геннадий? — спросил Званцев.
— Отличный шофер! — бодро сказал Павел.
— Все тебе, Гена, слишком легко дается, — заметил Данилин. — Слишком легко…
— Все, да не все, — возразил Викентий Алексеевич.
Уже сели за стол, когда домработница пригласила Гену к телефону. Звонил Дмитрий Изотович, осведомлялся, у него ли Павел.
— Дмитрий Изотович, идите к нам! — позвал Геннадий и вдруг вспомнил, что Евгеньев не был у них вот уже почти полгода. Странно. Раньше он с Павлом обедал у них каждое воскресенье, приходили, как шутил профессор, погреться у домашнего очага.
— Нездоровится мне, Гена, — сказал Дмитрий Изотович. — Ты уж извини старика…
В гостиной поднимали тосты.
— За ваше будущее, молодежь! — сказал Данилин и потянулся к Геннадию с рюмкой.
— Мысленно вместе! Мысленно. Изжога у меня.
После того завуалированного разговора с Викентием Алексеевичем Геннадий решил, что, поскольку профессора это волнует, лучше не пить совсем. Беды особой нет.
За столом Данилин рассказывал анекдоты. В углу произошла свалка — Тюльпан отнял у Сальери кость, но пес что-то такое вспомнил из своей долгой жизни, — может быть, те времена, когда он не боялся кошек, — неожиданно наступил на кота огромной лапой и дал ему оплеуху. Тот заорал, вцепился в собачью морду, но Сальери уже вспомнил, что он волкодав, — в результате короткой потасовки одуревший кот сидел на буфете и икал.
— Сик транзит глория мунди! — неожиданно засмеялся Токарев. — Поистине, друзья, вот так проходит мирская слава. Для котов… Только редко волкодавы, живущие на коврах, вспоминают о том, что они волкодавы… Как, Викентий Алексеевич? Вспомнишь — а тебя по шее! Ковер отнимут, в конуре жить заставят.
— Се ля ви, — сказал Данилин. И повторил: — Такова жизнь.
«Что с ними сегодня? — подумал Геннадий. — Обалдели старички? Не замечал, чтобы они когда-нибудь обменивались столь оригинальными изречениями, которых даже студенты стесняются».
И тут увидел, что Данилин вовсе не так весел, как ему показалось, а у Токарева тяжело отвисла губа…
Геннадию вдруг стало невыносимо скучно и пусто, как будто он попал к совсем чужим, незнакомым людям. Что со мной? — подумал он. — Переутомление?
— За здоровье хозяев! — провозгласил Данилин.
Геннадий тихо вышел на кухню, прикрыл за собой дверь. Потом достал с полки бутылку вина, в котором домработница жарила мясо, и выпил несколько рюмок.
Сегодня можно, сказал он себе. Все-таки такой день… Противно, правда, что приходится пить на кухне, но, с другой стороны, во благо, чтобы Викентия Алексеевича не расстраивать.
В голове у него тут же посветлело, и анекдоты Данилина перестали казаться ему глупыми.
— Что с отцом? — спросил он у Павла. — Болен?
— Здоров, — удивился Павел. — С чего ты взял?
— Так…
Потом он выходил на кухню еще два раза.
Вечером, убирая со стола, домработница рассказывала:
— Третьего дня сестра приходила, она у Токаревых служит. Говорит — дым коромыслом у Токаревых, скандалы целый день, жена старика поедом ест, что уперся, статью какую-то не подписывает, кричит на него — кому ты нужен будешь, если тебя выгонят… Вроде подписал он статью эту…
Викентий Алексеевич вспылил:
— Вы бы, Дарья Петровна, не опускались до сплетен. Стыдно, честное слово! Мне придется предупредить профессора, что его домработница не слишком скромна.