— Мне абсолютно безразличны все эти твои национальные идеи, — недовольным тоном произнесла она, помолчав. — Ясно одно: повздорив кое с кем из-за этой ерунды, ты можешь потерять службу. Поссорился с Никольскисом, поссоришься и с Мурзой, а это будет конец! Боже мой! Даже подумать страшно. Интересовался бы своим жалованьем и партией, как все люди… А ты…
— Не говори так со мной! — вскипел Домантас. — Если бы не было Литвы, то не было бы ни партий, ни министерств, ни директоров.
Домантене отвернулась от окна и с серьезным видом посмотрела на мужа.
— Обидеть хочешь? Я все делаю, о тебе забочусь, о семье нашей, а ты? Ведь я ничего не выдумала. Только повторила то, что другие говорят. Все солидные люди думают и поступают совершенно иначе, чем ты. Сам Никольскис однажды сказал: «Литвы раньше не было, может, завтра снова не станет, а нам всегда надо будет жить!»
Домантас даже зубами от злости скрипнул.
— Всех этих никольскисов давно следовало бы перевешать! И тебе я запрещаю так говорить, понимаешь, запрещаю! Мне стыдно!
— Так вот она, твоя благодарность!..
Зина прикрыла лицо ладонями и, всхлипывая, убежала в спальню.
Домантас раздраженно метался по комнате, сердито размахивая руками. Наконец заглянул в спальню. В проникавшем из столовой свете он увидел жену, лежавшую ничком на кровати, плечи ее вздрагивали. Ему стало жаль Зину, захотелось подойти, извиниться, сказать что-нибудь нежное, успокоить. Но обида была сильнее раскаяния, и он затворил дверь. Его действительно рассердили ее слова и эти глупые слезы.
Он давно видел, что его взгляды, его патриотические идеи совершенно чужды жене, но до сих пор как-то мирился с этим. И она прежде бывала гораздо тактичнее, осторожнее, нежнее. А теперь, несмотря на то что он пришел усталый, взвинченный, она накинулась на него с упреками, а стоило сказать несколько слов — пустила слезу…
Викторас курил сигарету за сигаретой и беспокойно ходил из угла в угол.
Домантене, услышав, что муж лишь заглянул к ней и снова прикрыл дверь, расстроилась еще больше. Раньше он не сердился на нее из-за пустяков, а если и случались размолвки, стремился скорее помириться, чутко относился к каждому ее огорчению. А теперь, когда она ему так помогла, только из-за него угождала Мурзе, он вместо благодарности грубо оборвал ее и даже извиниться не хочет. Зина не обиделась бы, посмейся он над ее убеждениями — какие там у нее убеждения! Ей было невероятно больно оттого, что он не желал замечать ее усилий, отмахнулся от мечты, которую она долгое время лелеяла.
Каждый из супругов чувствовал себя глубоко уязвленным и совершенно не желал понимать другого.
Прошло не меньше часа, прежде чем Домантас вновь отправился в спальню. Жена уже не плакала, молча лежала, уткнувшись в подушку. Постояв у кроватки Альгирдукаса, что несколько улучшило его настроение, глава семьи улегся в свою постель.
После этой ссоры Домантене несколько дней раздумывала над своим будущим. Что ей делать дальше: учиться музыке или приниматься за общественную работу? Выбрать действительно было нелегко, так как ни музыка, ни тем более общественная деятельность нисколько не интересовали ее. Главным была она сама…
Она высоко ценила самое себя, свою несомненную красоту, и это давно уже не давало ей покоя: понуждало все чаще покидать дом и бывать там, где бы перед ней преклонялись, где бы восхищались ею. Только не хотелось появляться в «большом свете» в качестве жены мелкого чиновника. И Зина все ждала случая, когда станет по крайней мере «госпожой директоршей». И вот цель достигнута, можно высоко держать голову.
А в тот вечер она окончательно убедилась, что муж совершенно ее не ценит. Она не является ни основой его жизни, ни источником его счастья. Весь день занят он департаментскими делами, всю душу отдает службе, и нет у него ни времени, ни свободного уголка в сердце для такой земной радости, как молодая и красивая жена… А ей хотелось, чтобы любимый человек целиком принадлежал ей, чтобы она одна составляла все его счастье, была высшим его благом, его идеалом.
Домантене чувствовала, что в ее душе совершается какой-то переворот.
Да, она непременно должна теснее связаться с жизнью и обществом. Музыка-то здесь не очень поможет. Все равно известной пианисткой, какой-нибудь знаменитостью она не станет. Пусть бы и были у нее способности, но ведь, чтобы достичь славы, требуется много труда и времени. А она и так уже неплохо владеет фортепьяно, этого достаточно.