— Прошу вас, поедем. — И вспорхнула на сиденье.
— О нет, теперь, когда садится солнце, в лесу красивее всего. — Он стоял рядом и вроде бы не собирался заводить машину.
С минуту они молчали.
— Где я могу увидеть вас завтра, сударыня?
— Мы больше никогда не должны встречаться! Никогда!
— Какой жестокий приговор! Все-таки я зайду к вам…
— Пожалуйста… Но мы останемся только добрыми знакомыми. А для сердечных дел вы подыщите себе самую красивую девушку Каунаса… Если не согласны, если думаете иначе, прошу вас не заходить.
Мурза сообразил, что пора сменить тактику. Он смирил себя и прибег к давно испытанному средству — хитрой и нежной лести.
— Дорогая моя, — торжественно начал он, — не говорите мне таких слов. Я уже не мальчик. Есть немало красавиц, но все они блекнут перед вами как тени. Я встречал много интересных женщин, но лишь вы одна сделали мою жизнь осмысленной. Увидев вас, я ощутил какую-то несказанную надежду, светлую радость, желание еще раз пережить молодость со всем ее неисчерпаемым океаном чувств. До сих пор я не знал, для чего существую, но теперь вы — цель моей жизни! Скажите слово, и я готов на все…
Это действовало безотказно. Он лишний раз убедился, что все женщины одинаковы.
— Мне очень жаль, — вздохнула она. — Но… но вы же знаете, что я замужем, связана семьей.
Мурза внутренне возликовал. Он почувствовал, что она готова сдаться. Еще одно усилие с его стороны — и Зенона изгонит из своей прелестной головки провинциальные понятия о верности. И впрямь, верность мужу давно уже была иллюзорной… Что ж, поддержим эту иллюзию! Начнем доказывать, что она все еще верна, все еще невинна… Надо неизменно уверять ее в этом, даже если она ежедневно будет переступать порог его квартиры.
— Милый Алексас, уже темнеет, прошу вас, поедем.
— Слушаюсь, сударыня. — Он завел машину и развернулся.
Пока они добирались до шоссе, Мурза молчал. В лесу уже совсем стемнело. Дорога, освещаемая фарами, вилась меж высоких сосен и чахлых березок. Разглядеть можно было только стволы ближних деревьев, за ними вставала темная чащоба, местами светлея или снова хмурясь, как таинственная водная глубь.
Когда машина повернула на шоссе, Мурза сказал:
— Я понимаю, вы придерживаетесь определенных жизненных правил.
Домантене задумалась.
— Может быть… — нерешительно протянула она.
— Интересно было бы узнать, каковы они.
— По правде сказать, я и сама не знаю.
— О нет, сударыня, вы знаете, вы чувствуете их! Обладая столь живым воображением, столь мечтательной натурой, вы, конечно, избрали самый высокий жизненный идеал.
— А каков он, по-вашему, этот высший жизненный идеал? — спросила Домантене наивно.
— Счастье! Одно только счастье превыше всего, — твердо и многозначительно, подчеркивая каждое слово, произнес Мурза.
— Да, с этим я согласна, — после долгого раздумья ответила она серьезно. — Но на пути к нему часто встают непреодолимые препятствия, обязанности, долг…
— Что может остановить человека на пути к счастью?
Она молчала.
— Семья?
— Предположим, что и семья, — несмело подтвердила она.
— Я считаю, сударыня, никто и ничто не смеет отнимать у человека право на счастье. Давно прошли те времена, когда люди были скованы разными запретами, заповедями и могли только мечтать о нем.
— Вы совершенно не понимаете положения женщины. Она всегда от кого-то зависит.
— Вы, сударыня, мыслите категориями прошлого века. А вам уже давно следовало бы решить для себя этот вопрос, выбрать одно из двух: или оковы женского рабства — кухню и колыбель, — или свободу, право самостоятельно добиваться счастья. Середины нет, и не обманывайте себя. Разве можете вы, такая прелестная, с таким живым воображением, светлым умом, замкнуться в семье, мечтать, грустить, увядать и наконец задохнуться? Нет, вы этого не сделаете, не захотите похоронить себя заживо!
Мурза был в восторге от собственного красноречия, хотя сам не верил тому, в чем пытался убедить собеседницу, а стремился лишь к достижению определенной цели…
Однако Зенону вовсе не тронули его страстные дифирамбы.
— Я ведь не сижу дома, — беззаботно перебила она его. — Заниматься в Женском клубе общественной работой мне куда интереснее, чем вести хозяйство.
Пусть светских успехов, счастья, интенсивной эмоциональной жизни Зенона Домантене и жаждала, может быть, куда больше многих других женщин, но никакой «философской базы» под эти желания она не подводила и не стремилась сразу удовлетворить их. Гораздо больше занимала ее область чувств. Впрочем, тут она обладала определенной гибкостью — умела владеть ими, управлять, мгновенно вспыхивала, но в последний момент брала себя в руки.