В истории Силена Ганнибал олицетворяет Геракла, а Рим представляет Гидра, неумирающее чудовище, одолеть которое призван былинный герой. На самом деле один советник Пирра действительно сравнивал Рим с Гидрой, имея в виду необычайные способности города к самовосстановлению и самообновлению. Таким образом, в подлиннике отображались не только божественное благоволение к Ганнибалу и его Геракловы качества, но и звериная сущность Рима, подавляющего соседей{870}. В этом эпизоде Силен, видимо, хотел сказать, что вновь появился великий герой/бог старого Средиземноморского мира, чтобы призвать единомышленников объединиться, цивилизовать варваров и побороть римского монстра. Некоторые историки полагают, что Целий подправил Силена, сознательно упустив важную деталь — страшную бурю, о которой сообщается в версиях Ливия и Кассия Диона. По их мнению, Целий тем самым хотел изменить место и время сновидения — перенести это событие с перевалов Альп на более ранний период подготовки к походу после окончательной размолвки с Римом. В таком случае смысл сновидения мог заключаться в том, чтобы вдохновить карфагенское воинство на преодоление предстоявших трудностей и испытаний{871}.
И Полибий, и Ливий признают, что действительно имела место пропагандистская кампания, наделявшая карфагенского полководца божественными ассоциациями. Их сетования на этот счет лишь подтверждают то, насколько успешными были усилия литераторов, окружавших Ганнибала, в распространении идеи о божественном благословении экспедиции. По мере приумножения успехов в покорении диких земель и укрощении их диких народов возрастала и уверенность литераторов Ганнибала в том, что он является наследником Геракла. Полибий осуждает анонимных сочинителей:
«Так, представляя Ганнибала недосягаемым полководцем по отваге и предусмотрительности, они в то же время изображают его человеком несомненно бессмысленнейшим. Потом, будучи не в состоянии привести свое повествование к развязке и найти выход из вымыслов, они вводят богов и божеских сыновей в историю действительных событий. То изображая Альпы столь крутыми и труднопроходимыми, что через них нелегко было бы перевалить не только коннице и тяжеловооруженному войску вместе со слонами, но даже и легкой пехоте, то рисуя нам эти страны в виде пустыни, в которой Ганнибал вместе со всем войском должен был заблудиться и погибнуть, если бы путь им не был указан каким-либо божеством или героем, — историки совершают этим названные выше ошибки»{872}.{873}
У Ливия же римский военачальник перед сражением воодушевляет свое воинство уничижительными словами в адрес карфагенян и их полководца: «Было бы любопытно убедиться на опыте… подлинно ли этот Ганнибал — соперник Геркулеса в его походах, как он это воображает, или же данник и раб римского народа, унаследовавший это звание от отца»{874}. На всем протяжении повествования о войне Ливий делает акцент на нечестивости Ганнибала, что, вероятно, объяснялось тем беспокойством, которое вызывало в Риме отождествление Ганнибала с Гераклом — Мелькартом{875}. Угрозу представляла не столько военная мощь карфагенянина, сколько его новая модель территориальных завоеваний и поглощений. Благоволение богов, пропагандировавшееся литераторами Ганнибала, было намного опаснее самомнения.
Ганнибал бросал вызов не только политической гегемонии Рима, но и римской мифологии, на которой зиждилась эта гегемония. Культ Геркулеса предоставлял необходимое мифологическое и историческое обоснование для территориальных приобретений в Италии и завоевания карфагенских владений в Центральном Средиземноморье. Присваивание Ганнибалом образа Геракла ставило под сомнение правомерность римских претензий. Ганнибал вознамерился перехватить у римлян не только военную, но и идеологическую инициативу. Римляне в результате усилий литературных пропагандистов Ганнибала оказались в новой и непривычной роли — агентов тирании, от которой Италию призван освободить карфагенский полководец. Рим превратился в «разбойника Кака». Объединив пунические, греческие и италийские общины под знаменами Геракла — Мелькарта, Ганнибал мог вытеснить римлян из древнего мира героя/бога. Тимей обосновал «исторические» узы, связывавшие римлян с западными греками против карфагенян. Теперь его схема рушилась. С самого начала выпады Ганнибала против Рима нацеливались на подрыв не только могущества города и господства в Центральном Средиземноморье, но и притязаний на славное прошлое, определившее его превращение в региональную великую державу.