В 209–208 годах Фабий Максим решил перенести храм Геркулеса в более безопасное место — на Капитолий, и это не может не указывать на то, что визит Ганнибала к Риму был своего рода пропагандистской акцией{1026}. И все же, несмотря на определенный идеологический эффект, его маневр не достиг главной стратегической цели. В 211 году деморализованный городской сенат сдал Капую римской армии и дорого заплатил за предательство. Желая преподнести на примере города поучительный урок, римляне отловили вожаков фракции, симпатизировавшей карфагенянам, подвергли их бичеванию, а затем казнили. Всех остальных граждан продали в рабство. Сама Капуя не была полностью разрушена, но превращена в заурядный сельский городишко, управлявшийся римскими чиновниками, и от ее былого величия ничего не осталось{1027}. Название Капуи впоследствии ассоциировалось в сознании римлян чаще всего с опасностями, которые порождаются зазнайством и тщеславием{1028}.
Утрата Капуи отразилась на положении Ганнибала во всем регионе: к римлянам отошел целый ряд городов, удерживавшихся карфагенянами. Он пока еще добивался военных успехов, особенно впечатляющей была победа над римской армией в битве при Гердонее в 210 году, в которой римляне потеряли полководца — проконсула Гнея Фульвия Центумала, многих старших военачальников и тысячи солдат{1029}. Однако к 209 году римляне овладели Тарентом, и военная пожива, добытая при захвате города, была столь существенной, что помогла Риму избежать финансового краха{1030}.
Римляне повели наступление и на идеологическом фронте. Победоносный полководец Фабий Максим водрузил огромную статую Геракла, захваченную в Таренте, рядом с собственным бронзовым скульптурным изображением в виде всадника на Капитолии{1031}. Этим актом он не только утверждал родство Фабиев с легендарным героем, но и завлекал Геракла на сторону римлян.
Другой представитель клана Фабиев — Фабий Пиктор, ездивший к оракулу в Дельфы в 216 году, — стал первым римским хронистом, написавшим историю Рима — знаменитые «Анналы», к сожалению, до нас не дошедшие. Следуя литературным обычаям своего времени, он писал опус на греческом языке. Ясно, что Пиктор читал труды западногреческих историков, таких как Тимей и Филин, и придерживался теории происхождения римлян от троянцев. Тем не менее его сочинение, судя по всему, радикально отличалось от трудов греческих предшественников. Это была исключительно «римская история»{1032}. Он особенно подчеркивал, что пользовался римскими документальными источниками и попытался дать объяснение архаическим обычаям Рима{1033}. О стремлении автора опираться на римскую культурную традицию говорит и построение повествования в форме анналов, общепринятом официальном стиле отображения результатов выборов, религиозных церемоний и других формальных процедур{1034}. Несмотря на римскую подоплеку сочинения, Пиктор, оставаясь эллинофилом, адресовал его и римлянам, и грекам[328]. Он хотел напомнить обитателям материковой Греции и Великой Греции: у Рима тоже выдающееся прошлое, а не слабая репродукция истории эллинского мира{1035}.
Утверждением равнозначности культур Рима и Греции Фабий Пиктор решал лишь одну из поставленных перед собой идеологических задач. Он сочинял свой труд в тяжелые времена войны с Ганнибалом, завершив его, вероятно, около 210 года{1036}. Таким образом, первая история Рима была написана в тяжелейший военный период, когда римлянам приходилось отражать наступление не только на государственность, но и на коллективную идентичность. Мощная карфагенская пропаганда подвергла сомнению правомерность сложившихся взаимоотношений с божествами, союзниками и средиземноморским сообществом. В контексте Ганнибаловой войны, видимо, следует рассматривать и недовольство Полибия излишней проримской предубежденностью Фабия Пиктора{1037}. А Пик-тор в тяжелое кризисное время всего лишь пытался показать римлянам и их союзникам, какими преуспевающими римляне когда-то были{1038}.
328
С этим утверждением не согласен Грюэн (Gruen 1992, 231). Он считает, что «Анналы» адресовались исключительно римской сенаторской аудитории. Историк обосновывает свое мнение тем, что не существует свидетельств, которые указывали бы на то, что сочинение читалось в Греции, а в сохранившихся фрагментах нет ничего такого, что указывало бы на его греческую направленность. Слишком смелое заявление при столь ограниченном документальном материале. Я полагаю, что «Анналы» предназначались и для греческой аудитории, главным образом для той, которая обитала в Италии и на Сицилии.