Самым ярким примером влияния пунической культуры на нумидийскую элиту может служить трехуровневый погребальный монумент, возведенный для нумидийского вождя Атбана на стыке III и II веков в городе Тугга (на территории современного Туниса) и сохранившийся до наших времен[350]. Как и в мавзолее Сабрата, в мемориале Тугга архитектурная целостность сочетается с необычайным разнообразием художественных стилей и элементов: здесь мы видим и эолийские капители, украшенные цветами лотоса, и ионические колонны с декоративными каннелюрами, и египетскую лепнину. Влияние пунического мира отражено и в двуязычной надписи, исполненной на ливийском и пунийском языках. В ней сообщается о том, что хотя заказчик и строители — нумидийцы, архитектор — карфагенянин{1149}.
Культурная ассимиляция дополнялась более тесными и активными экономическими связями. Об интенсивности экономического взаимодействия свидетельствует хотя бы такой факт: нумидийское царство чеканило тяжелые бронзовые монеты, внешне схожие с карфагенскими деньгами, и это означает, что они предназначались для использования в обоих государствах{1150}. Масинисса, как предполагают некоторые авторы, совершил и аграрную революцию, ориентируясь на достижения Карфагена в этой отрасли{1151}. Он намеревался составить Карфагену конкуренцию в снабжении зерном и другими продуктами сельского хозяйства своего римского союзника.
Теперь же Масинисса рассчитал, что римляне не будут возражать, если он завладеет значительной частью сельскохозяйственных и коммерческих рынков Северной Африки. Каждый раз, когда возникали конфликты, Карфаген и Нумидия направляли в Рим послов для отстаивания своих интересов. Для карфагенян эти миссии обычно были безуспешными, поскольку римский сенат предпочитал поддержать претензии своего лояльного союзника, а не государства, к которому испытывал недоверие. Нумидийцы, естественно, старались при любой возможности подогревать подозрения Рима по отношению к Карфагену. В 170 году Гулусса, один из сыновей Масиниссы, находившийся в Риме в составе нумидийского посольства, согласно Ливию, предупредил сенат, чтобы римляне остерегались предательства карфагенян. Они-де замыслили подготовить большой флот «якобы для римлян и против македонцев, но когда флот будет готов и оснащен, карфагеняне сами решат, кого считать врагом, а кого — союзником»{1152}.
Это предостережение согласовывалось не только с озабоченностью Рима своей безопасностью, но и с уже сформировавшимся негативным восприятием карфагенян как бесчестных прохвостов, укоренившимся в сознании римлян после Второй Пунической войны (и подкрепленным, очевидно, необычайно возросшей коммерческой активностью Карфагена). Интересную иллюстрацию такого стереотипного мнения мы находим в греческой пьесе, осовремененной для римской сцены умбрийским драматургом Плавтом в 194 году{1153}. «Пуниец» был типичным дешевым спектаклем, исполненным в жанре так называемой римской новой комедии. Действие происходит в греческом городе Калидоне, но основные действующие лица (четверо) не греки, а карфагеняне. Хотя пьеса и является адаптацией более раннего греческого произведения «Карфагенянин», сомнительно, чтобы Плавт перерабатывал его без учета последних политических событий{1154}. Мало того, он вставил в свою пьесу некоторые актуальные диалоги из первоисточника{1155}.
Язвительная тональность пьесы отражена уже оскорбительным и уничижительным заголовком — The Little Carthaginian («Маленький карфагенянин»).[351] Все ее содержание сосредоточено в основном на мытарствах Ганнона, карфагенского купца, приехавшего в Грецию на поиски дочерей, украденных и проданных в сексуальное рабство. С первого момента появления на сцене он подвергается ксенофобскому высмеиванию. Уже в прологе мы узнаем о его распущенности, лживости и склонности к махинациям — все эти качества, по мнению Плавта, присущи типичному карфагенянину. Автор сообщает:
350
Почти разрушенный монумент реставрировал британский консул в Тунисе, желая завладеть двуязычной ливийско-пунической надписью (Lancel 1995, 307).