Но не только славу не могли поделить римские военачальники и сановники. Вокруг плодородных североафриканских земель, ставших римскими владениями, тоже разгорелись споры. Особенно острые разногласия в сенате вызвала земельная реформа, предусматривавшая в том числе и освоение заморских колоний. Она была необходима прежде всего ветеранам войны, обеспечившим победу и оказавшимся в рядах римской бедноты. В 123 году сенатор Гай Семпроний Гракх и его сторонники добились одобрения законопроекта, регулирующего заселение бывших карфагенских территорий и предлагавшего, кроме того, создание колонии на месте разрушенного Карфагена под названием Юнония. Против этого плана выступили консерваторы во главе со Сципионом Эмилианом. Гракх выиграл дебаты, приведя старый аргумент Сципиона Назики: падение Карфагена неизбежно породит в Риме демагогов и тиранов (явный намек на Сципиона Эмилиана). Заслуженный полководец в ответ обвинил реформистов в алчности: они-де хотят нажиться на завоеваниях Рима на Востоке{1258}. Как бы то ни было, обе стороны продемонстрировали: в Риме — разлад, а причина тому — завоевания.
Реформаторы на какое-то время восторжествовали, но вскоре их постигло разочарование: оппоненты настроили общественное мнение против проекта, распространив слухи, будто межевые столбики, отмечавшие границы новой колонии, выдрали волки (вещуны посчитали это недобрым предзнаменованием). Естественно, от реализации проекта пришлось отказаться{1259}.[370] Но на этом конфликт между реформаторами и консерваторами не закончился. В 121 году консул Луций Опимий устроил путч, во время которого были убиты и Гракх, и три тысячи его сторонников. С поразительным цинизмом и бесстыдством Опимий распорядился построить на Капитолии храм, посвященный Конкордии (богине Согласия){1260}. Многие восприняли его как мемориал, увековечивший кровавую свару, поразившую Рим. Не случайно кто-то написал на здании: «Безумие раздора соорудило храм Согласия»{1261}.[371],[372]
После гибели Гракха разногласия между сторонниками заселения карфагенских земель и противниками воссоздания нового Карфагена (даже римского) не прекратились. В 81 году римский полководец Помпеи, желая продемонстрировать свой консерватизм, обновил проклятие, наложенное на Карфаген{1262}. Но в 64 году группа сенаторов снова попыталась провести реформу, предложив продать территорию Карфагена для пополнения бюджета. Однако консерваторы не согласились, сославшись на то, что пренебречь проклятием означало бы совершить святотатство, а возрожденный Карфаген в будущем вновь станет угрожать Риму{1263}.[373]
Хотя позиции Гая Гракха и Сципиона Эмилиана были диаметрально противоположны, они подтверждали один и тот же диагноз: разрушение Карфагена катализировало процесс моральной деградации, подпитываемый алчностью и амбициями правящих классов Рима{1264}. Действительно, у римлян настолько притупилось чувство собственного достоинства, что на это обратил внимание историк Саллюстий. В укор римским вздорящим полководцам он напомнил о самоотверженном поступке братьев-карфагенян Филенов, согласившихся быть заживо похороненными, чтобы отстоять и свою честь, и восточные границы государства{1265}.[374] И через столетие после гибели развалины Карфагена символизировали не могущество Рима, а раздоры и конфликты, подрывавшие его жизнеспособность. Это наконец понял и взялся разрешить болезненную проблему самопровозглашенный спаситель Римской республики.
Римская добродетель, карфагенская порочность
В 31 году, после того как все серьезные претенденты на власть либо умерли, либо были нейтрализованы иными средствами, бразды правления твердо взял в свои руки Октавиан, приемный сын Юлия Цезаря,[375] будущий Август и первый римский император. Август обладал проницательным политическим чутьем, неуемной энергией, властолюбием, но и здравомыслием, достаточным для того, чтобы учесть ошибки приемного отца. Какие-либо подозрения в жажде царской власти (аналогичные слухи стали причиной убийства Юлия Цезаря) новый режим опровергал, акцентируя внимание общественности на неустанной деятельности Августа по восстановлению былого величия, престижа и стабильности Римской республики. Хотя методы его правления были откровенно авторитарными, Август предпочитал говорить о себе как о «первом среди равных» в возрожденном и окрепшем государстве. Режим Августа стремился доказать, что Рим может вновь обрести величие только путем возрождения традиционных римских добродетелей, таких как fides (верность)[376] vipietas (благочестие, чувство долга перед богами, государством и семьей){1266}. Эти мотивы стали постоянно присутствовать в творениях художников и писателей, поддерживавших цели и свершения нового режима[377].
370
В 111 году был принят аграрный закон, касавшийся и земель в Северной Африке, но запрещавший заселение территории бывшего Карфагена.
371
Это здание долго будет символизировать зыбкость политического единства в Риме. Храм служил удобным идеологическим подспорьем для талантливых политических деятелей вроде Марка Цицерона. В 63 году в роли консула он использовал храм в качестве платформы для судебного преследования тех, кто участвовал в неудавшейся попытке государственного переворота. Цицерон, дистанцируясь от кровавых событий, предшествовавших сооружению храма, акцентировал внимание на том, что его усилия по упрочению согласия в Риме не привели к кровопролитию, — явный намек на путч Опимия. См.: Clark 2007, 172–176; Cicero
372
Перевод по тексту автора. «Злой глас Раздора храм воздвиг Согласию» — в русском издании «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха (перевод С. П. Маркиша).
373
Цинизм манипулирования проклятием подтверждается тем, что Цицерон в других случаях отвергал угрозу религиозной кары
374
Более поздний христианский автор Орозий (Orosius 4.23) назвал Карфаген «точильным камнем», необходимым для придания остроты римскому величию.
376
Здесь имеется в виду верность данному слову, обязательству, договоренностям, то есть честность.
377
Имеется обильная литература о пропаганде и литературной культуре во времена Августа. См.: Kennedy 1992; White 1991; Galinsky 1996, а также сборники статей Woodman & West (eds.) 1984; APowell (ed.) 1992.