– Он у тебя строптивый, – протянул Тит. – А ты о пороке не объявил.
– Какой там строптивый! Просто еще неученый.
Краснорожий поднял плеть, и бородач отскочил, видимо опасаясь, что достанется и мальчику.
– Прощай, Андриск! – простонал он, спускаясь вслед за покупателем с помоста.
– Прощай, отец! – проговорил мальчик дрогнувшим голосом.
– А этот юнец, – краснорожий ткнул плетью в сторону Андриска, – взгляните, внук самого Пирра.
Толпа отозвалась на шутку одобрительным хохотом. Имя Пирра было известно каждому. Этот эпирский царь дважды побеждал римское войско и дошел до двадцатого милевого столба[11]. Но бледный подросток с дрожащими губами менее всего походил на родственника великого воителя. И цена ему не царская – двести сестерциев.
Отойдя к краю помоста, краснорожий щелкнул плетью.
– Раз, двести. Два, двести.
– Беру! – послышалось из толпы.
– Три, двести! Забирай внука Пирра. Он находка для твоей мастерской.
В толпе захохотали. Закрыв лицо руками, Андриск спускался с помоста.
Изгнанники
Море затихло и словно бы притаилось в ожидании новой бури. Алкионы[12], встревожив его стремительным полетом, скрылись на прибрежных островках, чтобы снести яйца. Наступили тихие и безветренные дни, которые называются Алкионеями, удобные для плаваний на короткие расстояния.
Но этот корабль, судя по глубокой осадке, шел издалека. Трюмы таких «круглых кораблей» обычно бывают забиты зерном, рудой, рыбой. На палубах едва увидишь двух-трех мореходов. Здесь же люди повсюду – на палубе, на носу, на корме. Стоят, прижавшись к перилам и друг к другу, сидят на связках канатов, подпирают спинами мачты.
Море изменило цвет, став из бирюзового грязно-серым, как и всюду, где реки приносят в дань Посейдону свои мутные воды. Мерно поднимались и опускались весла, судно рывками двигалось к песчаному берегу.
– Вот и она, Остия! – воскликнул человек лет тридцати пяти, обратив к соседу огромные горящие глаза.
– Скажи лучше, «пасть», Телекл! – отозвался сосед с улыбкой.
– Откуда ты это взял, Полибий?
– Потому что на языке ромеев «Остия» – устье, уста. Но поскольку слово «уста» подходят Риму не больше, чем волку красноречие, я употребил слово «пасть».
– Выходит, Рим открыл свою пасть, чтобы нас проглотить. – усмехнулся Телекл. – Одно утешение, что мы с тобой будем вместе. В конце концов и здесь можно найти дело. Вспомни, Филипп, отец Александра, тоже был заложником.
– Мы не заложники. Мы изгнанники. Рим взял нас к себе. На родине мы для него опаснее, чем здесь.
Полибий стиснул кулак и ударил им по мачте с такой силой, что она загудела.
– Я вспомнил кулачный бой у нас в Мегалополе. Бились двое: один – здоровяк, другой на вид тщедушный и жалкий. Их жребий свел. Слышу, как мой сосед сам с собой рассуждает: «Бедняга! Сейчас тебя сплющат в лепешку». И впрямь! Стал здоровяк тщедушного колошматить. Я глаза прикрыл, чтобы смертоубийства не видеть. Но тщедушный дождался, пока здоровяк выдохнется, и начал! Один удар точней другого. И здоровяк свалился, как мешок с песком. Что тут было! Все десять тысяч зрителей встали. И я среди них!
– Перестань! Ты знаешь мое отношение к этим грубым зрелищам. Я и сам не был на палестре[13] и своего Критолая туда не пускал.
– Кулачный бой я к примеру привел, – перебил Полибий. – Семнадцать лет Рим с Ганнибалом воевал. А эллины наблюдали: «Пусть себе колошматят друг друга, лишь бы нас не трогали!» Рим устоял в смертельной схватке, а потом за Македонию принялся. Вот тут уж эллины наблюдали с интересом: ведь не было для них врага страшнее Македонии. И когда Рим Филиппа Македонского на лопатки положил, Эллада ликовала, вообразив, что обрела свободу. А Рим уже с Сирией схватился: кто кого? Один удар – и Антиох упал на колени. Это случилось на наших глазах. Ты помнишь? Кто молчал, а кто по привычке пел хвалу сильнейшему. И тут-то в драку вступил Персей, сын Филиппа. Тогда считалось безумием задевать Рим. И что же? Не ромеи били Персея, а Персей ромеев! Удар! Еще удар! И нам, глупцам, казалось, что в Персея вселился дух Александра.
– Да! Да! – горячо подхватил Телекл. – Мы, коринфяне, ликовали, хотя для нас македоняне как кость в горле.
– Персею, – продолжал Полибий, – кое-кто помощь обещал, а кто-то тайком и послал. Заколебались самые верные друзья Рима. Но вот Пидна[14]. Я бы ее пигмой[15] назвал, ибо ромеи вот такой кулак показали.
12
Алкионы – зимородки. Необычайная преданность самцов и самок этих птиц друг другу породила в древности легенду, будто даже свирепые ветры смягчают свою ярость в те семь зимних дней, когда зимородки высиживают птенцов.