Позиция, которую заняло римское правительство в карфагено-нумидийском конфликте, показала карфагенянам, что над их головами собирается новая гроза; необходимо было срочно решить, каким путем идти дальше для того, чтобы сохранить хотя бы призрачную независимость и даже само существование. Именно этим, а не длительным процветанием, как наивно полагает Аппиан [Лив., 68], объясняется дальнейшее обострение внутриполитической борьбы в Карфагене. В самом деле, к прежним неразрешимым противоречиям добавилось еще одно; в жизни пунийского общества особое значение приобрел фактор, который прежде карфагенские политики вообще не принимали в расчет, — Нумидия. Наряду со сторонниками проримской политики, которых по-прежнему возглавлял Ганнон, тогда уже, очевидно, глубокий старик, в среде пунийской аристократии выделились приверженцы Массанассы. Их возглавлял Ганнибал Скворец [там же]. Нам трудно решить, на что, собственно, они могли рассчитывать: ведь и те и другие должны были понимать, что на этот раз речь идет о полном подчинении либо Риму, либо Нумидии. Может быть, они надеялись под властью сената или царя сохранить свои политические и экономические позиции и именно поэтому вели дело к капитуляции? Свои позиции, как и раньше, сохраняла демократическая «партия», прежние сторонники Баркидов; их руководителями после изгнания и смерти Ганнибала стали Гамилькар Самнит и Карталон [там же].
Именно последние, дождавшись благоприятного момента, взяли в свои руки инициативу. По их настоянию командовавший вспомогательными отрядами карфагенян («боэтарх», как его называет Аппиан), тоже Карталон, напал на людей Массанассы, живших в шатрах на спорной земле. Некоторых он убил, угнал добычу; столкновения продолжались. В результате возникла ситуация, сделавшая возможным римское вмешательство [там же].
На этот раз (182 г.) объектом спора были территории, ранее принадлежавшие Карфагену, а позже захваченные Галой, отцом Массанассы; у Галы их отнял Сифакс и затем отдал своему тестю Гасдрубалу сыну Гисгона. Еще одно римское посольство явилось в Африку. Карфагеняне утверждали, что эта территория искони принадлежала им и была возвращена в свое время Сифаксом; Массанасса настаивал на том, что он забирает владения, совсем недавно находившиеся под властью его отца. Однако и на этот раз послы не приняли определенного решения и передали дело на рассмотрение сената [Ливий, 40, 17]. Аппиан [Лив., 68] сохранил любопытную подробность: послы ничего не сказали, чтобы в ходе разбирательства Массанасса не потерпел ущерба, но, став между спорящими как бы отделили одних от других.
Это должно было означать, что римляне требуют примирения сторон. Не исключено, что именно к этим событиям относится указание Ливия [40, 34, 11], датируемое уже 181 г.: римское правительство возвратило Карфагену 100 заложников и гарантировало соблюдение мира за себя и за Массанассу. Здесь нет ничего невероятного: легко допустить, что на какой-то момент в Риме возобладали тенденции к сохранению Карфагена. Как мы увидим, для такого предположения есть достаточно серьезные основания.
Такими действиями, однако, неравная борьба между Карфагеном и Массанассой могла быть лишь на какое-то время приостановлена; само молчание Ливия, который очень подробно и обстоятельно прослеживает все шаги римской дипломатии в Африке в связи с рассмотрением жалоб одной стороны и претензий другой, служит надежным свидетельством того, что в отношениях между конфликтующими государствами наступило затишье. Основные предпосылки споров не были устранены, ив 172 г. мы снова встречаем в Риме карфагенских послов и нумидийского уполномоченного — царского сына Гулуссу, сенат опять выслушивает жалобы карфагенян, объяснения нумидийцев и принимает решение, которое могло бы показаться примирительным [Ливий, 42, 23, 24].
Пунийцы говорили, что помимо тех земель, о принадлежности которых до сих пор происходило разбирательство, в течение последних двух лет (то есть в 174 — 173 гг.) Массанасса силой захватил 70 городов и крепостей. По-видимому, этому точно соответствует рассказ Аппиана [Лив., 68] о распрях, начатых Массанассой из-за Великих Равнин и области Туски (Тугги) с ее 50 городами. Ему, продолжали карфагеняне, ни на что не обращающему внимания, это легко; карфагеняне же, связанные договором, молчат; ведь им не позволено воевать за пределами своих границ. Конечно, пунийцы знают, что, изгоняя нумидийцев, они будут сражаться на своей территории, но даже это они боятся делать, так как им запрещено воевать против союзников римского народа. Карфагеняне уже не в состоянии терпеть его (то есть Массанассы) высокомерие, жестокость и жадность. Пусть сенат примет из трех возможных какое-то одно решение: или рассудит наконец, что кому принадлежит, или позволит карфагенянам защищаться, или, если для римлян дружба важнее правды, определит точно, что из чужого добра он хочет подарить Массанассе. Римляне, конечно, дадут ему не так уж много и, самое главное, будут точно знать, что дали, тогда как Массанасса сам не установит предела иначе, как по своему произволу. Если же карфагеняне ничего не добьются, если после мира со Сципионом они в чем-нибудь провинились, то пусть римляне сами их накажут. Они предпочитают безопасное рабство под властью Рима свободе, которая делает их беззащитными перед насилиями Массанассы. Лучше им сразу погибнуть, чем влачить жалкое существование по произволу жестокого палача.