К началу 50-х годов II в. в Карфагене, где к этому времени были уже накоплены ресурсы, достаточные, как полагали, для войны и против Массанассы, и против Рима, возобладала демократическая «партия», и она со своей стороны повела дело к новому конфликту. Для нее речь шла не о тех или иных прирезках территории в Африке, но о суверенных правах и свободе Карфагена.
Международная обстановка 50-х — начала 40-х годов II в., казалось, давала пунийским демократам некоторые надежды на успех. В Македонии, совсем недавно покоренной и разделенной на четыре «республики», изолированные одна от другой, в Греции, где римляне усиливали свой нажим на местное население, росло антиримское брожение, а в 149 г. явился самозванец. (Лже-Филипп), выдававший себя за сына македонского царя Персея, и ему удалось на какое-то время закрепиться в Македонии и Фессалии. Только в 148 г. римлянам удалось раздавить это движение. В 148-146 гг. римские войска сражаются с Ахейским союзом и уничтожают его, преодолев упорнейшее сопротивление (один из крупнейших греческих торговых центров, Коринф, был в 146 г. разрушен до основания, а место, где он стоял, проклято). В этих условиях выступление карфагенских демократов можно рассматривать как звено в общем антиримском движении народов Средиземноморья.
Между тем в Риме, насколько мы можем об этом судить, вопрос об отношении к Карфагену был в 60-х годах II в. объектом ожесточенной борьбы между представителями двух направлений — умеренного и крайнего, за чем определенно прослеживается борьба между Сципионами и их политическими противниками. После смерти Фабия Максима к ним принадлежал и возглавивший их Марк Порций Катон, прошедший всю II Пуническую войну от Тразименского озера до битвы при Заме[571]. Убежденный консерватор и ригорист, он всегда был сторонником крайностей и в государственных решениях, и в частной жизни, а против Сципионов он выступал еще в последние годы II Пунической войны. Положение Сципионов, как известно, сильно пошатнулось в Риме уже после победоносного окончания войны с Антиохом, когда у них потребовали отчет в деньгах, которые они получили от Антиоха [ср. у Гелл., 4, 18], и Луция Корнелия, формально командовавшего в Азии римскими войсками, в конце концов приговорили к денежному штрафу и едва не засадили в тюрьму, когда он отказался платить. Спасло Луция только вмешательство родственника, народного трибуна Тиберия Семпрония Гракха [Знам., 53, 2]. Но ведь удар направлялся не на Луция, человека совершенно ничтожного и самостоятельной роли в общественной жизни не игравшего (не случайно во время войны при нем в качестве легата состоял его знаменитый брат Публий — победитель Ганнибала, фактически руководивший всеми операциями), обвинители целили именно в Публия и добились его ухода с политической арены. Во время своей нашумевшей цензуры в 184 г., когда он беспощадно изгонял из сената всех преступавших старые добрые нравы (вроде того сенатора, который посягнул на дело неслыханной дерзости и аморальности: днем, да еще при дочери, поцеловал свою жену [ср. у Плут., Кат., 17]), Катон отобрал у Луция Сципиона коня, то есть исключил его из числа всадников [Плут., Кат., 18; Знам., 53, 3], и, следовательно, закрыл перед ним доступ в сенат. Ожесточенные дискуссии о судьбе Карфагена стали, как увидим, новой пробой сил между Сципионами, которых возглавлял теперь Публий Корнелий Сципион Насика, и Катоном.
Нам представляется неправильным видеть в этой борьбе отражение неодинаковой экономической основы и ориентации соперничавших групп, из которых одна вела натуральное хозяйство и опиралась на свои земельные владения в Италии и толпы клиентов (Сципионы), а другая — крупные землевладельцы, тесно связанные с рынком и широко применявшие рабский труд, откупщики, торговцы и т.п. Данных, которые позволили бы утверждать, что Сципионы вели свое хозяйство не так, как Катон, нет; в своем староримском консерватизме Насика, признанный самым лучшим, образцовым гражданином [Знам., 44], не уступал Катону: достаточно вспомнить, что по его инициативе был разрушен первый в Риме театр, охарактеризованный им как учреждение бесполезное и наносящее вред добрым нравам [Ливий, Сод., 48; Эрозий, 4, 21, 4]. Более того, между соперниками не было принципиальных расхождений в том, что касалось основных направлений и целей римской внешней политики; речь шла исключительно о методах ее осуществления, о путях их достижения. Сципионы полагали возможным применить к Карфагену старый, испытанный метод включения в римскую орбиту, превратить Карфаген в союзника Рима, тогда как Катон, опасавшийся чрезмерного могущества Карфагена, требовал стереть его с лица земли. На позиции Насики сказались и обстоятельства внутриполитической борьбы в Риме: Насика думал, что существование Карфагена и постоянная опасность с его стороны будут способствовать укреплению единства римского общества и его стабильности, приведут к ликвидации конфликтов и противоречий (эта концепция вообще характерна для политической мысли эпохи, так что Насика отнюдь не был оригинален в своих суждениях). Кроме того, для Насики, по-видимому, было существенно важно придать войне с Карфагеном «законный» характер, чтобы Рим не предстал в глазах окружающего мира в роли агрессора, ведущего несправедливую войну[572]. И тем не менее не случайно именно Сципион Эмилиан (Сципион по усыновлению, Эмилий по рождению) нанес Карфагену последний смертельный удар, а Катон одобрительно оценил его действия, правда, еще в роли подчиненного, а не командующего [ср. у Плут., Кат., 27].
571
Д. Кинаст (Kienast D. Cato der Zensor. Heidelberg, 1954. S. 130] считает недоказанным, что до 152 г. Катон выступал против того состояния неопределенности, которое поддерживало в Африке римское правительство. Только лично убедившись в новом подъеме карфагенского могущества, Катон (как думает Д. Кинаст) начал испытывать опасения, как бы эта громада не обратилась против Рима.
572
Подробно см.: Gelzer М. Nasicas Widerspruch gegen die Zerstorung Karthagos. Kleine Schriften. Bd. II. S. 39-72.