— История, надо сказать, некрасивая, — не торопясь начал Ферапонт Ипатьевич. Говорил он медленно, словно взвешивая каждое слово. — Ко всему еще и путаная. Трудно в ней разобраться. Сегодня днем прибегает ко мне домой дед Ксенофонт. Он у нас третий день за сторожа в теплице остается: Сидор-то Пахомович приболел малость. Мы деда с птицефермы пока и взяли. Поднял Ксенофонт переполох, весь дом на ноги поставил. Смотрю, на старике лица нет. Руки трясутся, борода ходуном ходит. «Ограбили, кричит, всю колхозную теплицу дочиста! Сажайте, кричит, меня, старого козла, в тюрьму за толстые стены каменные!» — «Что, спрашиваю, случилось?» Выложил мне всю историю, как на духу. Дремота его, видишь ли, одолевать стала, подбросил он дровишек в топку, подключил автомат к регулятору температуры, чтобы воздух в теплице нормальным был, и завалился на лавку. Сколько проспал — не помнит. Только когда проснулся, глянул, дверь в теплицу отворена. Дед туда. А навстречу человек, паренек вроде. Сбил старика с ног и был таков… Теплицу, конечно, не начисто ограбили, но штук двадцать огуречных плетешков с корнями вырвали, умертвили растения. Дед говорит, что в теплицу вроде бы сын Матвея Якишева залез. Тот, что справки наводить приходил, ты, значит… Он на месте погрома вещественность обнаружил…
Герасим Сергеевич подошел к столу, взял тетрадь, лежавшую на нем, и показал Никите.
— Твоя?
— Моя! — воскликнул пораженный Никита. — По математике!..
— Видишь, что получается?
Илья Васильевич внимательно слушал разговор директора с учеником, не вмешивался в него и лишь иногда бросал на Никиту, отвечающего невпопад, проникновенные взгляды, словно хотел удостовериться в истинности каких-то пока еще не высказанных предположений.
И как иногда случается с человеком в трудный момент, Никита стал думать совсем о другом. «Так вот на кого похож Илья Васильевич! На Горького. Ведь в книжке «Песня о Соколе» портрет молодого Горького есть! Как я раньше не сообразил?»
Директор говорил, а перед Никитой возникали картины бурного моря, скалистых берегов. Вот — Уж, вот — Сокол… И как будто бы голос Ильи Васильевича произносит призывные, гордые слова: «Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут…»
— История… — вздохнул Ферапонт Ипатьевич.
— Признаю тетрадь, — очнувшись от нахлынувших на него чувств, ответил Никита. — А лазить в теплицу — не лазил! Перепутал, значит, обознался дед Ксенофонт…
— И все же не чья-нибудь, а твоя тетрадь найдена в теплице на грядке. Кстати, ты на коньках катаешься?
— Катаюсь.
— Покажи-ка подошву. Ты, оказывается, в валенках! Странно… У тебя специальные ботинки для коньков есть?
— Нет, я на валенки прикручиваю их.
— Странно… — Герасим Сергеевич протянул пионеру злополучную тетрадь. — Здесь видишь, след злоумышленника отпечатался.
Никита схватил тетрадь и впился глазами в едва заметный на синей обложке оттиск подошвы. Это был след ботинка с подковкой на носке и пластинкой для крепления коньков на каблуке.
— Он!.. — приглушенно воскликнул Никита, озираясь почему-то вокруг. — Это он!..
— Кто? — в один голос спросили присутствующие.
— Не знаю фамилии, в лицо не видел… Только он все время за нами следит…
Такой неопределенный ответ никого не удовлетворил. Да и можно ли считать за искренность то, что сказал Никита. Скорее это был заранее обдуманный ход, рассчитанный на то, чтобы запутать следы, отвести от себя подозрение.
Даже, хорошо зная Никиту, Герасим Сергеевич поверил в его виновность. Он поугрюмел, нахмурился и отрывисто проговорил:
— С каких это пор в деревне появились таинственные личности, преследующие вас? Надо говорить правду. Иди. Это происшествие обсудим завтра после уроков на совете дружины…
Никита вышел из кабинета. Медленно спустился по лестнице вниз, оделся, простился с тетей Дуней, дежурившей у дверей, и зашагал домой. Кости нигде не было.
Темнота уже окутала деревню. На высоком столбе у конного двора сияла раскачивающаяся на ветру электрическая лампочка. Свет небольшим кругом падал на дорогу, по которой с шумом и гамом катались на санках ребята. Чтобы избежать с ними встречи, Никита свернул в переулок, вышел на окраину и задами пробрался домой. Всю ночь он не мог сомкнуть глаз. «Как доказать свою невиновность? Как убедить Герасима Сергеевича? Что теперь подумают о нем Илья Васильевич, товарищи?»
Утром направился в школу пораньше, решив еще раз объясниться с Герасимом Сергеевичем. В дверях класса его встретил Ленька.
— Комбайнеру… — начал он с обычной усмешкой, но, взглянув председателю совета отряда в лицо, попятился, замолк.
Мрачным, даже страшным показался Леньке бледный, осунувшийся за ночь Никита.
— Никитка! — приветствовал появление друга Костя, выскочил из-за парты и бросился ему навстречу. — Пока ты вчера разговаривал с Герасимом Сергеевичем, я второй чертеж успел закончить! О чем вы говорили? Никитка, ты что? Ты куда, Никитка?..
Не отвечая на вопросы, Никита круто повернулся и, хлопнув дверями, выбежал из класса, боясь, что ребята заметят на его глазах слезы, которые вдруг хлынули неудержимым потоком.
— Что с Никитой?
— Почему Якишев ушел?
— Кто знает, что случилось?
Отряд волновался. Странное поведение председателя совета возбудило у всех любопытство и тревогу.
В этот день уроки в шестом классе «Б» проходили в напряженной тишине. Ребята не переговаривались и даже не переглядывались.
В большую перемену Аленка принесла новость: к Герасиму Сергеевичу пришел отец Никиты. Зачем, она не знала. Так бы и ломали голову понапрасну, но за несколько минут до начала занятий в шестой «Б» заглянул внук деда Ксенофонта и громко сказал:
— Ваш Якишев залез вчера в теплицу. Огурцов наворовал. Из школы его погонят за это. Вот!
И скрылся! Сообщение всех ошеломило. Никто не верил в его достоверность.
— А Никиту видели в теплице? — спросил Костя.
— Дед его чуть было не поймал… Да и тетрадку свою Якишев обронил, на грядке оставил… Точно он!
— Не верится что-то…
— Как хочешь.
— Ребята! — крикнул Костя. — Не мог Никитка пойти на такое дело! Не мог!
Аленка призвала пионеров немедленно послать к директору школы делегацию.
— Никита никогда чужого не возьмет, — заявила она. — Никогда! Все мы про это знаем и должны сказать Герасиму Сергеевичу.
— Не Якишев это сделал!
— Идем к Герасиму Сергеевичу!
Вместе со всеми негодовал на «возмутительную клевету» и Ленька, во всеуслышание говорил, что он, Ленька тоже уважает Якишева за честность, «по крайней мере, уважал раньше».
Демка диву давался: откуда у вожака появилось столько прыти. И главное, печется-то он о Якишеве.
— Рано идти к Герасиму Сергеевичу, — разглагольствовал между тем Ленька. — Надо сперва разузнать все. А то явимся в кабинет в молчанки играть! Разведку я на себя беру!
Ленька исчез. Появился он через несколько минут, кисло поморщился и объявил:
— Все! Незачем ходить. Дело ясное. В теплице нашли Никитину тетрадку по математике. Когда он огурцы в сумку набивал, тетрадка на грядку выпала. Вот лихач, не побоялся теплицу очистить!.. А тихоню из себя строил, справедливого изображал. Умеют люди!
— Что? — гневно выкрикнул Костя. — Замолчи! — Он подскочил к Леньке, привстал на цыпочки, размахнулся и влепил Колычеву одну за другой четыре звонких пощечины. — Вот за Никитку и за меня! Полный расчет.