— Якишев на нас не нападает, — заметил Демка.
— Забыл? Коротка у тебя память. Кто в огород к Емельянихе нас не пустил?
— Может быть, не они.
— Как не так! Сам видел Никиту, Костю и Гошу Свиридова. Гошка тебе, Демка, ножку-то подставил. Не я, схватили бы тебя и прописали…
Демка умолк: разве с Ленькой договоришься. С некоторых пор он стал подмечать в характере вожака нехорошие черты — жадность, ячество и чрезмерное злорадство, не говоря о хитрости (история с пестовскими ребятами убедила Демку в этом). И в то же время Демка не хотел отказываться от его замыслов: тогда подумают, что он, Демка, трус, боится ребят. Да Ленька постарается показать Демку в таком виде, что бараны и те засмеются.
— Согласны? — спросил Ленька, нетерпеливо поглядывая на Демку.
— На лагерь, так на лагерь, — с деланным равнодушием протянул тот, — лишь бы интересно было.
— Теперь я тебя, Демка, узнаю!
— Будет Карфаген! — в тон вожаку выкрикнул Толя.
— Поклянемся! — предложил Ленька и вскинул над головой сжатый кулак. — Клянусь!
Толя, а затем и Демка повторили его жест. От поднятых кулаков на песке распласталась зловещая тень.
Выкупавшись, ребята отправились домой. У околицы они остановились. Колычев из-под ладони посмотрел на Лысую.
— Сколько их там набралось, — сказал он. — Черно! Стройте, стройте.
От озера по склонам горы к вершине, где топорщилась небольшая группа сосен и елей, цепочкой двигались темные точки: пионеры доставляли камыш для шалашей. Лагерь строился ударными темпами.
ГЛУБОКАЯ РАЗВЕДКА
Хорошо летом в бору, особенно в сосновом. Воздух такой, что дыши и, кажется, никогда не надышишься им вволю. Над головой в шелестящей зелени лапчатых ветвей, что почти совсем не пропускают солнца, порхают пичужки, перестукиваются красноголовые дятлы, прыгают озорные, юркие белочки.
Легко и свободно шагается по такому тенистому лесу. Под ногами приятно похрустывает жухлая прошлогодняя хвоя, а слева и справа, впереди и сзади, чуть ли не до самого синего неба, как бронзовые колонны, высятся гигантские сосны, впиваясь накрепко в рыхлый подзол мощными узловатыми корнями-щупальцами.
И странное дело: лес, будто густой, можно даже сказать, дремучий, а чувствуется в нем почему-то раздолье и простор.
Там, среди корневищ, приподняв желтые иголки, которые, словно мякина на зернотоке, устилают землю, выглядывает белый груздь. Рядом еще, еще и еще… Ой, ой, ой, сколько их прямо под ногами! Пожалеешь, если по неопытности возьмешь в лес маленькую корзинку: надо брать что-нибудь вместительное.
Ленька, Толя и Демка часа за три наполнили холщовые мешки отборными «пятаками» — так между собой они называли мелкие, без единой червоточинки ядреные грибки, предназначенные исключительно для засолки, и, подыскав полянку, окруженную нарядными сосенками и залитую солнцем, расположились на отдых. Толя бережно опустил мешок на траву, прислонил его к дереву, не спеша достал из-за пазухи сиреневой майки сложенную вчетверо газету, развернул ее и расстелил на траве.
— Поедим! — обрадовался Демка. — У меня в животе давно урчит.
— Много исходили сегодня, — сказал Толя. — Как гребенкой, лес-то прочесали. Ленька, давай сумку!
— Держи!
Увесистая сумка-сеточка взлетела над Демкиной головой. Толя, как заправский вратарь, поймал ее на лету и, положив на колени, стал доставать и раскладывать на газете хлеб, пучки зеленого лука, вареную в мундирах картошку, соль. Хлеб он нарезал большими ломтями, стряхнул со штанов крошки и пригласил:
— Можно есть.
Демка схватил большую картофелину, наскоро очистил ее, окунул в соль и целиком отправил в рот. Щеки у него надулись, а лицо сморщилось и перекосилось. На глазах показались слезы.
— Ох и солоно!
— Обдувай, — лаконично бросил Толя.
— Поспешишь — людей насмешишь, — заметил Ленька.
Ребята усердно работали челюстями. В тишине было слышно лишь аппетитное причмокивание.
Наевшись, Ленька отошел в тень рябины, единственного лиственного дерева, каким-то чудом занесенного сюда, лег на траву и, пожевывая травинку, как бы между прочим, проговорил:
— Ведь я вас не зря в Темный бор привел. Позавчера довелось услышать разговор. Никита собирается сюда. Пусть являются теперь, поищут грибочков, а их тут — кот наплакал. Смехота! Якишев лопнет от злости. Знаете, что сказал он, когда мы у Сафоновых огород очистили? «Прекратите, говорит, разбой. У Сафоновых восемь ребят и отец инвалид: фашисты грудь прострелили из автомата!» Вишь, разбойниками нас выказывают, а много ли мы взяли-то!
— Про Сафонова он верно сказал, — заметил Демка.
— Верно! А ты почему лазил?
— Не полезу больше.
Ленька замолчал. Он мечтательно смотрел в синеву неба и чему-то улыбался.
Мечта — великое дело. Она-то и делает жизнь интересной, изобретает машины, находит новые металлы.
Оказывается, и у Леньки имелась она, живая, лучезарная, дерзкая.
Прочитав однажды о том, что есть на свете чудесное дерево — артокарпус (на нем растут плоды, заменяющие людям хлеб), Ленька размечтался. Он не думал о том, чтобы вырастить хлебные деревья у себя, нет! Он мечтал сконструировать и построить новый, совершенный комбайн. По мысли изобретателя эта машина будет убирать, обмолачивать, сушить и молоть зерно на муку прямо в поле. И тут же в поле, если нужно, выдавать людям готовую продукцию: хлеб, баранки, пряники, макароны, вермишель, манную крупу… «Тогда бы я пришел к Глухих, — мечтал Колычев, — и сказал: «Дорогой Илья Васильевич! Дарю вам такой самоходный комбайн, какого еще ни в одной другой стране мира нет!» Хорошо было бы».
— Хорошо, — повторил он вслух.
— Чего хорошо? — удивился Толя.
— Не поймешь ты… Не твоего ума дело.
— Не больно и надо! — обиделся Толя, стряхнул крошки с газеты, свернул ее и спрятал за пазуху.
Демка не интересовался разговором: его волновало другое. Сняв рубашку, он печально созерцал прореху. И надо же было напороться на сучок именно рубашкой. Руку или ногу оцарапать — другое дело, а рубашку!.. «Мать задаст головомойку, — думал он, — на улицу, пожалуй, не пустит, заставит дома сидеть или работу какую-нибудь найдет».
— Толька, у тебя, случаем, нет иголки? — спросил он.
Толя снял фуражку, вытащил из подкладки толстую иглу с прочной суровой ниткой и протянул товарищу. Демка принялся за работу. Стягивая рваные края, он рассуждал:
— Не ухватись ты, Толька, за сук вовремя, надвое распустил бы я рубаху. Она почти новая была. Ох и будет от матери!
— Третий год таскаешь, — скупо улыбнулся Толя.
— Все равно!
— Спина-то совсем выцвела.
— Перекрасить можно.
— Не переспорить тебя…
Дружескую перепалку пресек Ленька. Он подсел к ребятам и спросил у Демки:
— Ты вчера с Гошей Свиридовым разговаривал. Что-нибудь разузнал?
— Нет, — ответил Демка, показывая всем своим видом, что этот разговор ему неприятен. — Пропадают они на Лысой горе с утра до ночи. Интересно у них там. В лагерь не пробраться… Слушай, Ленька, что они, на хвост соли нам насыпали?
— В лагерь носа не сунешь, — поддержал Толя.
— Нюни-и-и, — Ленька презрительно поморщился. — Легко было — «ура» кричали, руками размахивали. Трудно стало — «караул» голосите! Так настоящие люди не делают! Струсили вы.
— Не страшен мне Якишев, — угрюмо заметил Демка. — Я с ним в любое время один на один выйду. А в лагерь попробуй пробраться, узнаешь… Привык чужими руками жар загребать…
— Что-о-о? — задохнулся от возмущения Колычев. — Да за такие речи… — Обида его была так велика, что он не мог даже слова подобрать для достойного ответа: не шли на ум.
— Изловят! — поддакнул Толя.
— Постой, постой, — нетерпеливо перебил Ленька. — Я, значит, чужими руками жар загребаю? Загребаю, да?