Утром, когда отряд лыжников, готовый к отъезду на Лысую, собрался возле колхозного клуба, Ленька отозвал Демку к покосившемуся, занесенному снегом пряслу и сказал:
— Ты остаешься.
— Как это? Нет, не останусь, кататься поеду.
— Послушай сначала. Никита сбор проведет или отменит?
— Проведет, он твердый на слово.
— Та-а-ак! Сбор будет, — Ленька понизил голос. — Кто-то из наших должен попасть на него. Лучше тебя не найти разведчика. Останешься? Представителем, Чрезвычайным и Полномочным Послом, останешься…
— Кем, кем?..
— Глазом нашим на сборе будешь. Полномочный — это значит, самый главный наш представитель, как министр. Доверие тебе, Демка, оказываю. Остальные-то у нас на трудные дела не годятся. Если что… Ну, сам понимаешь. В общем, серьезное узнаешь, то… — он заговорщически подмигнул:
— Чисто Лермонтов, — заметил Демка, участливо посматривая на вожака, подбирающего в уме нужную рифму.
— Что?
— Стихи на лермонтовские похожи, говорю.
— Чудак, Демка! — Ленька вонзил наконечник лыжной палки в свежеотесанное сосновое бревно, припасенное для замены телеграфного столба, фыркнул и кисло поморщился: — Соображать надо! Лермонтов-то на дуэли врагом русского народа убит, а я — вот он! — жив. И потом, лучше Лермонтова никто еще стихов не писал. Ты понял: мы едем, ты — на месте. До скорого!
— Искать вас где? — спохватился Демка. — Где встретимся?
— Дома! Штабе… Лысой…
— Вот и подумай, где их застать теперь можно.
Известие о кружке комбайнеров бесспорно было важным. Демка прекрасно понимал, что новая затея Никиты внесет в ряды колычевцев полнейшее замешательство. Кое-кто перейдет к Якишеву: каждому лестно стать комбайнером, учиться вождению степного корабля у такого человека, как Илья Васильевич Глухих. И сам Демка, пожалуй, с удовольствием согласился бы посещать кружок. Но ведь не кто другой как Никита опозорил его перед школой, рассказав на сборе дружины о лихом набеге Ленькиной команды на колхозные парники. Больше всех он говорил о Демке, который, чтобы показать друзьям свою смелость, попутно забрался в огород ворчливой бабки Емельянихи. «И как он Емельяниху разрисовал, — вспоминал Рябинин. — И старая-то она, и беззащитная, и добрая, и комара-то не обидит. А меня эта беззащитная скалкой по голове так треснула, что искры из глаз посыпались. До сих пор на месте том какое-то затвердение! Эх, Никита, Никита!»
Демка подошел к забору школьного сада. Через сад лежал наикратчайший путь к Ленькиному дому.
Летом нечего было и мечтать о прямике: юннаты надежно стерегли свои владения. Демке однажды пришлось испытать их бдительность. После бесславной попытки очистить школьный сад, он целую неделю ходил задворками, прикрывая ладонью синяк под глазом — единственный трофей неудачной вылазки. Одно дело — лето, другое — зима. Сады зимой только от грызунов охраняют. С ловкостью кошки вскарабкался Демка на забор.
Стройные яблони с укутанными соломой стволами, грушевые деревья, заботливо спрятанные от мороза под снежным покровом, торчащие из сугробов кусты крыжовника, смородины, ирги, малины предстали его взору. Школьный сад — гордость юннатов! Демка вгляделся. Вон та, крайняя слева груша, самая большая и ветвистая, была посажена им, еще когда он учился во втором классе. Хорошее время тогда было. Нежно любил юннат Демка Рябинин свою воспитанницу: летом без устали сражался с прожорливыми гусеницами, окуривал дымом листву, зимой одевал потеплее. Один раз в лютые январские холода, когда воробьи замерзали на лету, тайком от родителей принес в сад стеганое одеяло и бережно укутал ствол любимицы. А потом? В деревне появился веселый, беззаботный, но гордый и самолюбивый паренек Ленька Колычев. Он пленил ребят захватывающими историями о бесстрашных ковбоях, сокровищах давно умерших королей, о морских свирепых пиратах. Новый друг презрительно относился к садоводству, считая его «девчоночьим делом», и Демка забросил свою грушу. Рассказы Леньки захватили его. Захотелось показать свою ловкость, неустрашимость, окунуться с головой в мир необычайных приключений, где на каждом шагу подстерегает опасность, где можно проявить во всем блеске выдержку, хладнокровие и смекалку. И Демка примкнул к Колычеву, вместе с ним стал совершать налеты на сады и огороды, подкарауливал на речке пестовских ребят, отбирал у них улов, а когда наступала горячая пора уборки урожая, целыми неделями пропадал в лесу, чтобы родители не заставили помогать по дому. И вот настал день, вернее ночь, когда он пришел в школьный сад к своей груше, но не как хозяин пришел, а как вор. Много воды утекло с тех пор, ой как много!
При виде школьного сада, дремлющего под снегом, в душе у Демки шевельнулось что-то хорошее, теплое, давно забытое. И тут же затихло. «Вот бы осенью сюда забраться, яблочки и груши — слаще не найдешь… Здесь, что ли, соскочить? — соображал Демка, отыскивая удобную для приземления площадку. — Место вроде подходящее».
Обманчив гладкий снежный покров. Со стороны посмотришь — футбольное поле. Беги по нему хоть галопом. А испытаешь… Демка по грудь провалился в сугроб. Полушубок, расстегнувшийся во время полета, лег на снег широким веером и сковал движения. Чрезвычайный и Полномочный Посол барахтался в рыхлом снегу, как муха в паутине. Оказывается, для нежеланных людей пути через сад не было и зимой. Пришлось возвращаться на исходные рубежи. Хотел Рябинин сэкономить шесть минут, а потерял верных пятнадцать. Да что там пятнадцать! Больше, гораздо больше! Снег из валенок вытряхнуть надо? Надо. Портянки заново перемотать? А мелкий снег из полушубка выколотить? На одно это минут десять потребуется: когда снежная пыль овчину запорошит, с превеликим трудом ее оттуда выколотишь. Страсть какая она въедливая!
Демка снял полушубок, подошел к телеграфному столбу и, размахнувшись, сделал первый удар, за ним последовал второй, третий, четвертый. Демка замерз, но работы не прекращал. Не помешай ему Илья Васильевич Глухих, превратил бы он полушубок в скрепленную швами связку овчинных лоскутьев. Но Илья Васильевич заметил посиневшего от холода труженика, остановил своего гнедого коня, вылез из розвальней и, заметая длиннополым тулупом клочки сена, разбросанные на дороге, подошел к Демке, который все еще не замечал его. Щуря глаза от дыма махорочной цигарки, Глухих некоторое время наблюдал за пареньком.
— Так, так, — неожиданно проговорил он. — Колоти его, брат, что есть силы. Лупцуй!
Демка, изготовившийся для очередного удара, замер с занесенным над головой полушубком.
— Одевайся немедленно! — уже безо всяких шуток скомандовал Илья Васильевич. — Застудишься, а родителям возиться придется. Вещь тоже беречь надо. Глянь-ка, швы целы?
Может, случилось это раньше, а может, и сейчас — шов под мышкой правого рукава действительно-таки лопнул. Через прореху наружу выбилась шерсть и торчала, словно прилипшая головка репейника.
— Вот, брат, как получается, — укоризненно произнес Илья Васильевич. — Собрался? Выходи на дорогу.
«На лошади быстрее доберусь», — думал Демка, приближаясь к саням и разглядывая прикрытые брезентом металлические стержни, поршни, цилиндры, зубчатые шестерни. «Запасные части к машинам… Куда меня посадит Глухих?» Гнедой косил темный глаз, фыркал, грыз удила и прял ушами.
Илья Васильевич сел в розвальни, взял в руки ременные вожжи и сказал Демке, ожидавшему приглашения:
— Шагай на дорогу, за проводника будешь. После холодной купели моцион требуется. — Он сплюнул цигарку в снег. — Трогай, Гнедой!
Редкие прохожие с удивлением останавливались посмотреть на странную картину. По середине дороги что есть прыти бежал паренек. Лицо его пылало жаром. Уши меховой шапки развевал ветер. За пареньком бодро рысил гнедой конь, запряженный в розвальни. В них на охапке сена — Герой Социалистического Труда, знатный комбайнер Зареченской МТС Илья Васильевич Глухих. Он погонял коня и время от времени покрикивал, обращаясь к пареньку: