Она открыла рот, чтобы спросить, сколько времени ей придется здесь оставаться, но он уже покинул палату. Слышался лишь его голос, отдающий приказы. Она повернула голову к пяти другим лежащим здесь женщинам; одну из них скрывала ширма. Было похоже, что все они спят. Хорошо бы ей последовать их примеру. Она положила голову на подушку, с наслаждением вдыхая запах чистых и сухих простыней, и погрузилась в сон, не обращая внимание на стоны и лихорадочное возбуждение в коридорах.
Отец Леже засунул монетку в кофейный автомат, дождался, пока стаканчик наполнится, и протянул его Дагу.
– Держите, вам это не повредит: вы похожи на жалкую мокрую собачонку.
Улыбнувшись, Даг взял обжигающий кофе и прислонился спиной к стене. Приемный покой был переполнен людьми: все с тревогой дожидались известий о своих близких. Какой-то мужчина плакал, прижимая к себе двоих маленьких детей. Даг потрогал повязку на лбу. Рана поверхностная, «ничего серьезного», как сказал доктор, делая ему противостолбнячный укол. Даг воспользовался моментом, чтобы обратить внимание врача на рану отца Леже, которому тоже сделали укол и наложили повязку. Затем пришлось встретиться с матерью Луизы: она сходила с ума от тревоги. В конце концов тот же самый врач назначил ей легкое успокаивающее. Они рассказали несчастной женщине, что Луиза, должно быть, заблудилась во время бури и, не дождавшись ее в домике священника, Даг отправился на поиски. Это объяснение вполне ее устроило, и, не пытаясь узнать подробности, она отправилась домой в сопровождении сына; Марселло то и дело бросал на Дата яростные взгляды. Он готов был вцепиться ему в глотку… Даг сделал глоток и тут же обжег язык. Отец Леже не мог скрыть беспокойства:
– Итак, Луиза утверждает, будто я позвонил ей, чтобы назначить встречу на старом сахарном заводе? Но это абсурд! Вы же были у меня дома, вы бы услышали!
– Вы могли действовать через сообщника, – издевательски произнес Даг. – И нет никаких доказательств, что вы не выбрались из дому через окно, не отправились туда и не сбросили ее вниз.
– Не шутите так! Я из дому не выходил. Если вы мне не верите, спросите у секретарши диспансера. Она позвонила мне через полчаса после вашего ухода и может подтвердить, что я был дома! И, насколько мне известно, служители Господа, в отличие от Него Самого, не вездесущи.
– Я пошутил! Дело в том, что кто-то воспользовался вашим именем и этот кто-то знал, что Луиза передала мне письма; этот кто-то знает все, что я делаю, буквально поминутно!
Отец Леже покачал головой:
– Я тоже думал над этим. Очень немногие знали про письма и про досье Джонсон. Вообще-то, единственным таким человеком была сама Луиза.
– Не хотите же вы сказать, что она сама придумала эту несуществующую встречу на сахарном заводе с угрозой для собственной жизни? Что-то здесь не сходится! – возмутился Даг.
– Нет, я только хочу сказать, что утечка информации могла исходить от нее самой. Вы ей все рассказали, а она случайно кому-то передала. Брату или своему жениху, Франсиско. Если, конечно, не предположить, что по неведомым нам пока причинам она общается с инспектором Го.
– От всех этих предположений у меня башка трещит, – заметил Даг, сделав еще одну попытку выпить кофе, который за это время не остыл ни на один градус. – Черт, ну почему все эти штуки такие горячие, и это в стране, где круглый год тридцать градусов? – раздраженно продолжал он.
– Дело в том, что теплота часто ассоциируется с помощью и поддержкой. У нас здесь не разжигают костров, мы довольствуемся кофе, – предположил отец Леже.
– Есть ли на свете хоть что-нибудь, по поводу чего у вас нет какой-нибудь теории? – спросил его Даг, протягивая стаканчик.
– Есть, это Бог, – ответил ему священник, одним залпом выпивая кофе. – Ну что, может, пойдем? Луиза в безопасности, оставаться здесь не имеет смысла, мы только мешаем. Здесь столько раненых.
– Я знаю, спасибо.
Даг находился в отвратительном настроении. Конечно, он был счастлив, что остался жив, но злился на себя самого. Ему казалось – и это ощущение стало почти привычным, – что им, словно куклой, манипулирует какой-то псих и втихую посмеивается. Он вышел вслед за отцом Леже.
Дождь перестал. Яркое солнце освещало картину чудовищного разрушения. Группы по очистке собирали обломки и бросали в кузова грузовиков. Громко окликая друг друга, люди рылись в развалинах, среди кусков гофрированного железа, картонных коробок, разных предметов домашней утвари, которые загромождали улицы.
– Хорошо же нас потрепало, – сдержанно заметил отец Леже, приветствуя взмахом руки одну из своих прихожанок, склонившуюся над развалинами хижины с яркой жестяной крышей. – Я думаю, мне следует пойти помочь этим несчастным людям.
– Но вы же ранены, вам не следует перетруждать себя.
– Видите ли, коль скоро мне так повезло, похоже, Господь собирается призвать меня к Себе отнюдь не сегодня. Мне кажется, Он предусмотрел для меня долгую жизнь, наполненную самопожертвованием…
Даг улыбнулся вслед уходящему аббату. Может, ему тоже следовало бы помочь другим? По правде сказать, больше всего он хотел сейчас броситься на кровать и немного вздремнуть. Да, сейчас он вернется в дом священника, примет душ, переоденется, поспит часок-другой, а потом… потом он непременно отправится помогать пострадавшим от разгула стихии людям.
Дом священника остался цел, если не считать оторванных ставней и потеков воды на стенах. Даг разделся и вошел в крошечную душевую кабину. Он повернул кран с горячей водой, предчувствуя наслаждение, которое испытает, когда кожу его будут ласкать мягкие струи, и замер, дрожа от холода: из заржавевшей головки не просочилось ни единой капли. Эта чертова система опять полетела. Разъяренный, он вышел из душа. Ложиться в постель в таком виде решительно невозможно. Он взял грязную футболку, попытался вытереться хоть ею, прежде чем ложиться на белые простыни. Теперь отдыхать!
Го стоял, опершись руками на письменный стол. Он был совершенно разбит. Провести столько часов на улице, чтобы не давать всем этим идиотам грабить магазины… Циклон продолжил свой путь в открытое море, лишь слегка потрепав остров. Однако ласка оказалась довольно болезненной. Он посмотрел на часы. Скоро одиннадцать вечера. Должно быть, его жена волнуется. Он поднял трубку и набрал домашний номер, размышляя над тем, что рассказал ему Камиль про Аниту Хуарес. Он запросил ее досье в центральном управлении. В трубке раздавались длинные гудки. Ну что эта кретинка Мария-Тереза там возится? Может, спит уже? На десятом сигнале он ощутил легкое жжение в животе. Он собирался уже было повесить трубку и отправиться домой, когда услышал ее запыхавшийся голос:
– Алло!
– Черт! Где тебя носило?
– Я была на улице, с тем молодым человеком, которого ты сам ко мне послал…
Жжение в животе усилилось.
– С каким молодым человеком?
– Он сказал, что его зовут Камиль и что ты велел ему предупредить меня, что вернешься поздно.
Камиль? Какого черта Камиль…
– Вот досье, – сообщил Камиль, входя в кабинет. Камиль.
– Алло? Алло? – надрывалась Мария-Тереза на том конце провода.
Го окинул Камиля с ног до головы суровым взглядом:
– Тебя что, стучать не научили? Выйди отсюда. Не говоря ни слова, тот удалился, вид у него при этом был самый несчастный.
– Мария-Тереза?
– Да?
– Он уже ушел, этот молодой человек?
– Только что.
– Как он выглядел?
– Немножко похож на моего кузена Полена.
– Кузена Полена? Который метис?
– Да что это с тобой, Фрэнсис?
– Ничего. Как этот молодой человек себя вел?
– Он позвонил, я вышла, он передал мне твое сообщение, и тут зазвонил телефон.
– Ладно, я вернусь поздно, – произнес Го, совершенно измученный.
– Да, я знаю, Камиль мне только что сказал.
«Это был не Камиль, идиотка!» – чуть было не проорал он, но сдержался и, пробормотав еле слышно «ну, пока», повесил трубку. Что все это значило? Еще одно предупреждение? Чтобы дать ему понять, что они в любой момент могут приняться за Марию-Терезу? Ублюдок, когда он схватит этого засранца, то будет душить его медленно, очень медленно. Го хорошо умел душить: он прославился на Гаити благодаря тому способу, каким охватывал толстыми пальцами шею своих жертв, а они писались от ужаса, осознавая, что сейчас должны сдохнуть. Часто в это же самое время он насиловал их, мужчин или женщин, и это было самым забавным. Он оторвался от своих воспоминаний и заметил, что у него наступила эрекция. Так бывало всякий раз, когда он в мыслях представлял себе насилие; это было сильнее его. То-то будет радость для этой суки Марии-Терезы!