Ваера туго натягиваются, гудят, вибрируют. Я гляжу, как они режут волну, и представляю себе трал. Там, в глубине, он как бы летит над самым дном. Рыбьи косячки бросаются от него в сторону. А другие мчатся прямо в трал и застревают, сбиваются плотной массой в кутке.
— Одни клочья достанем, — беспокоится Валентин Николаевич и тревожно смотрит на ленту эхолота: опять топляки пошли.
Топляки — погибшие суда — остались здесь еще со времен второй мировой войны. Потопленные подводными лодками, пикирующими бомбардировщиками или взорванные самой командой, они опустились на дно, их постепенно засосал ил. Но не совсем: из грунта остались торчать погнутые мачты, пробитые осколками и снарядами трубы, искореженные, в железных ржавых лохмотьях рубки. Таких металлических обломков много в Северном море, на Балтике, в проливе Ла-Манш. О корпуса погибших кораблей часто цепляются рыбацкие тралы, и железо сбривает с трала всю его оснастку, оставляя на ваерах лишь рваные куски сетчатого полотна — дели.
— Выбирать трал! — дает команду капитан. Заработала лебедка. Свесившись с борта, заглядывает в воду боцман: идет трал или нет. Вскоре из воды, гулко булькнув, вынырнули доски, а за ними показался и сам трал.
— Цел! — кричит с палубы боцман.
Цел, да не совсем. Матросы стынущими руками выволакивают снасть на мокрую палубу. Да, рискованная подводная прогулка не обошлась для трала благополучно: снизу сетного мешка зияет дырка. Метров так шести длиной.
А улов? В кутке трепыхаются с десяток рыбин: скумбрия, треска, плоский, как блин, скат. Как видно, вся рыба благополучно миновала наш судовой камбуз, покинув трал через пропоротое железом отверстие.
Тралить в этих местах нет смысла, хотя рыба и есть. Можно, конечно, отыскать между топляками чистые полянки, но у нас для этого нет времени — ведь это не основная наша работа, а попутная. Вахтенный штурман перекидывает ручку машинного телеграфа на «полный вперед», и теплоход ложится курсом на Ла-Манш. Как только судно дало ход, оно сразу же стало устойчивым. И опять форштевень «Олекмы» с ходу режет пологую зыбь, а винт взбивает, вспенивает изуродованную волну.
Вот и Ла-Манш, Английский канал, как его еще называют. Много раз мне приходилось проходить его. Но каждый раз, как только судно входит в Ла-Манш, я спешу на верхний мостик, расположенный над рубкой, чтобы полюбоваться обрывистыми берегами и вереницей проходящих, словно на параде, больших и маленьких кораблей.
Сейчас на английском берегу лежит глубокий снег. В стране Альбиона стоят жестокие морозы. Привыкшие к мягким, теплым зимам, англичане бедствуют. Их жилища не приспособлены для больших холодов. Достаточно сказать, что многие дома, например, в Лондоне не имеют парового отопления и оборудованы наружной канализацией, которая очень часто выходит из строя. Газа, которым отапливаются дома, не хватает, и люди простужаются в своих промороженных жилищах.
Ла-Манш. Из всех стран мира можно увидеть здесь суда. Вот спешит осевший в воде танкер с красным крылатым конем на голубой трубе — знаком фирмы. А навстречу ему прыгает с волны на волну ярко-белый теплоход. У него корпус ледокольного типа, на фок-мачте оборудована застекленная смотровая вышка. Название, в переводе с английского «Зверобой», говорит само за себя. Теплоход идет в забитые айсбергами и ледяными полями холодные прибрежные воды Гренландии охотиться на тюленей. А вот спешит в какой-то из европейских портов, наверное в Гавр, красавец лайнер «Флоренция». Он весь блестит, сверкает громадными окнами-иллюминаторами, белыми палубными надстройками, бесконечным рядом спасательных шлюпок. В бинокль хорошо видны застекленные галереи, плавательный бассейн, вокруг которого сидят в шезлонгах мужчины и женщины в купальных костюмах. И снова — танкеры, лесовозы, теплоходы и густо дымящие, старые, износившиеся калоши-пароходы. Больше всего встречается английских, американских, западногерманских, норвежских и нидерландских торговых судов. Да это и понятно: из имеющихся во всем мире 33 тысяч торговых судов на долю перечисленных пяти стран приходится 10 260 пароходов и теплоходов.
Ла-Манш. Большая, хорошо проторенная судоходная дорога. Но этот отлично знакомый капитанам всех стран мореходный путь не так уж безопасен. В канале действуют очень сильные течения; здесь разыгрываются сокрушительные штормы, выбрасывающие теплоходы, как щепки, на обрывистые скалы. Опасны и коварные мели. Недаром у моряков Ла-Манш, так же как Бискайский залив и пролив Святого Лаврентия, известен под названием «кладбище кораблей».
Сотни судов закончили свой последний путь в его водах. А теперь ржавеют, гниют в вязком илистом грунте. Одни погибли во время первой и второй мировых войн, когда пролив был напичкан английскими и немецкими минами, другие разбились о прибрежные скалы. Многие суда стали жертвами знаменитых отмелей Гудвин. В прилив эти опасные мели покрываются четырехметровым слоем воды. В отлив же уровень воды понижается настолько, что в твердом песке застревают даже мелкосидящие рыбацкие боты. Песок цепко держит свою жертву и уже не выпускает судно, быстро засасывая, поглощая его… Если бы этот песок раскопать, то под его многометровым слоем можно было бы найти остроносые галеры, корабли смелых викингов с деревянной головой дракона на носу, бригантины, многопушечные бриги и многие-многие металлические суда: колесные, паровые, дизельные.
Английские моряки дали этим мелям очень точное название — «пожиратели кораблей».
Вот почему капитан опять стоит в ходовой рубке. Он внимательно всматривается вперед, проверяет по карте названия маяков, мимо которых проходит наш теплоход.
Ла-Манш проскочили благополучно и быстро — за одни сутки. Нам очень помог попутный ветер: он все время ровно, силой в пять-шесть баллов, подгонял нас в корму и надстройки. Теплоход догонял попутные волны, взлетал на их гребень и несколько мгновений мчался, как бы оседлав движущийся водяной вал, а потом соскальзывал с него, чтобы взбежать на другую волну. Волны плевались соленой пеной и злобно шипели вслед. И в их шипении мне чудилось: «Экий ты прыткий… Погоди же… Вот мы тебя!» Ну что ж, рейс долгий — все впереди. Может, волны и исполнят свою угрозу, может, и пошвыряют наш теплоход, расшумевшись, взбесившись штормом. А пока мы скачем по их горбатым спинам, оставляем позади Ла-Манш и вплываем в Атлантический океан.
Он встречает нас недружелюбно: зло засвистел, завыл в снастях, толкнул своим упругим водяным плечом судно в правый борт, в левый, швырнул тяжелую волну на палубу. Вода прокатилась по палубе, обшарила все закоулки, слизнула какой-то ящик и, забулькав, залопотав, вылилась обратно в океан через сточные отверстия — шпигаты. Но океан не успел поиграть с нами — «Олекма» изменила курс и шмыгнула в небольшую бухточку Маунст-Бей, расположенную на юго-западном побережье Англии. Здесь мы должны были встретиться с СРТ-4234, чтобы передать запасные тралы.
Ночь пришлось простоять на якоре — сильная зыбь, вкатывающаяся в бухту из океана, помешала передать рыбакам снасти. К утру волнение утихло, яркое солнце осветило фиолетовые воды бухты, рыжие обрывистые откосы берега и маленькие белые дома городка Лизард. Здесь живут рыбаки. Их небольшие парусно-моторные боты ловят треску и селедку в Ла-Манше и соседнем бурном Ирландском море. А те, кто не решился связать судьбу с рискованной профессией, кто остался на берегу, — те обрабатывают каменистую почву. С судна хорошо видны небольшие земельные участки, разграниченные друг от друга высокими стенами, сложенными из серых валунов. От этого маленького городка с его однообразными домиками, с небольшой площадью в центре, на которой высится приземистая церковь, а напротив вросло в землю старое здание бара; от унылых лысых склонов, на которых не видно ни одного деревца, и угрюмых прибрежных откосов веет такой скукой и унынием, что хочется поскорее покинуть эту бухту…