Близился вечер — тяжелый, душный, влажный и липкий, лениво созерцающий, как красное солнце скрывается за вершинами деревьев, а десятки белых цапель величаво кружат над водой, то и дело камнем падая вниз и снова взмывая в воздух с пойманной рыбой в клюве, чтобы спокойно съесть ее, устроившись на ветвях ближайших табебуй.
Несомненно, это было самое красивое время дня в сельве — когда зелень деревьев окрашивается в самые разные оттенки, а бесчисленные цветы и птицы сияют самыми яркими красками; когда каждый звук отдается особенно четко, а запахи леса пьянят и кружат голову сильнее, чем когда-либо.
Все дышало красотой и покоем в этом райском уголке вселенной, и лишь присутствие четырех чумазых испанцев с грозным оружием омрачало эту прекрасную картину, чью гармонию не нарушали даже фигуры троих обнаженных туземцев, сидящих в лодке и глядящих на карлика испуганными оленьими глазами. Пока мужчины вытаскивали лодку, женщина тяжело поднялась по деревянной лестнице и протянула карлику некий предмет.
Это оказалась высушенная тыква, помеченная номером «пять» — цифра была коряво нарисована красной краской на боку сосуда.
Дрожащими руками женщина передала тыкву карлику, а тот, убедившись, что сосуд наполнен золотым песком более чем наполовину, поставил тыкву на пол и выразительным жестом велел женщине уходить.
— Прибыл номер «пять»! — оповестил он баска и Бельтрана Винуэсу.
— Сколько? — поинтересовался Бабник, не выпуская из рук оружия.
— Около четырех унций, — ответил карлик. — Неплохо для женщины. — Он поманил рукой другого индейца, который как раз выбирался из своей пироги, и тот протянул ему новую тыкву, помеченную цифрой «двенадцать». — Ну, давай посмотрим, что ты нам привез, индейское дерьмо!
Он придирчиво изучил содержимое сосуда, также полного золотого песка, желая убедиться, что его совершенно точно не обманывают, и, наконец, наградив туземца обезьяньей ухмылкой, также дал ему понять, что тот свободен.
— А у номера двенадцать — почти семь унций! — крикнул он. — Неплохо!
12
Его светлости капитану Леону де Луне, виконту де Тегисе, казалось поистине чудом, что он после без малого двух месяцев ужасного путешествия на борту крошечной, потрепанной и вонючей каравеллы, управляемой бестолковым и вечно пьяным капитаном, все же сумел достичь острова Эспаньола, где судно встало на якорь возле городка под названием Изабелла. Так наконец закончилось самое ужасное из перенесенных им бедствий, не идущее ни в какое сравнение ни с одним из сражений, в которых ему довелось участвовать за долгую карьеру военного.
Кровожадные мавры, жестокие фламандцы или ловкие гуанчи, умеющие устраивать засады, оказались в тысячу раз предпочтительней, чем бесконечные страдания от качки, с риском каждую минуту опустошить желудок, в недрах которого уже не осталось пищи, и одновременно с этим постоянно колотиться головой о переборки в тщетной попытке этого избежать.
Морская болезнь — глупейшее, но при этом неистребимое недомогание, которое все привыкли считать чуть ли не женской болезнью, стала его поистине заклятым врагом. Именно из-за нее виконт с детства возненавидел море; именно она едва не заставила его отказаться от новых владений, когда капитану де Луне сообщили, что он получил в наследство добрую половину острова Гомера. Одна мысль, что предстоит перенести ужасное путешествие, приводила его в ужас.
Спустя два года виконт понял, что ему не осталось другого выбора, кроме как вновь пуститься в плавание, чтобы свершить месть и отнять жизнь у обманувшей его женщины и мальчишки, отнявшего у него самое чудесное в мире создание. Он испытал искушение забыть о терзавшем его желании, но его подстегнула поруганная честь, и несмотря ни на что капитан де Луна взошел на борт самой вонючей и прогнившей каравеллы, когда-либо осмелившейся пересечь Сумрачный океан.
Когда он ступил наконец на землю, первым делом ему захотелось опуститься на колени и поцеловать ее, но он чувствовал себя так отвратительно, что лишь подал несколько монет парнишке, несущему его скромный багаж, и отправился на единственный имеющийся здесь постоялый двор, где рухнул на грязную постель с намерением проспать два дня кряду.
Он проснулся почти на закате третьего дня, и несколько минут ощущал себя счастливейшим человеком на земле, поскольку пол больше не уходил из-под ног. Он распахнул настежь окно и полной грудью вдохнул новые ароматы, пьянящие и незнакомые, рассказывающие о том мире, о существовании которого виконт даже не подозревал.