На Урале жизнь не стояла на месте и власти с населением уезда все время были в движении, в работе. Заменённые по ротации казаки, прибыв из Америки и получив причитающие им жалование и вознаграждения, ушли к себе на Днепр с хорошим дуваном. С ними «на вольный Днепр» ушел и Подопригора с сотней своих боевых холопов. Перед ним поставили задачу создать собственный курень у запорожцев и начать перетягивать большинство черкасских казаков на сторону России.
В середине мая ушел караван со строителями, стройматериалами, продуктами, оружием и боеприпасами к сотне стрельцов, которые совместно с экипажем одной уральской шхуны, зимовали на месту будущего форта Красноводский. Строительство которого началось в конце мая в бухте на берегу Красноводского залива, как будущей базы-прикрытия устья Аму-Дарьи-Узбоя и далее по реке, к двум сотням стрельцов, стоящими гарнизоном в крепости у порога на Узбое.
В связи с отправкой большей части воинской силы с территории уезда, началось укрепление восточной границы. За теплый период выросли еще с десяток дополнительных каменных острогов на «испанской» линии, владельцами которых, стали перешедшие на русскую службу нищие испанские идальго, волею судьбы попавшими в плен к «витязям». К каждому острогу, и старым, и вновь построчным, переселили по паре деревень в десять дворов, для каждого боярского сына из бывших идальго. Заселив эти деревни обельными холопами из переселенных в уезд мужиков сервов из деревень переданных Иваном Васильевичем «витязям» на землях бывшей Ливонской конфедерации. К бабам этих сервов переселили пленных башкир и ногаев. А самим сервов, в новых дворах в Уральском уезде поджидали назначенные им бабы из числа башкирок и ногаек, попавшим в своё время в полон к уральцам. Попаданцы решили повторить в большем масштабе оправдавший себя эксперимент, уже однажды проведенном ими по ускоренной ассимиляции пленников. Для чего и назначался в каждой деревни староста из русских переселенцев, который и был ответственен, вместе с боярским сыном, на земле которого находиться деревня, за добросовестное проведение ассимиляции.
Наконец нашли в уезде месторождение серебра, вернее не только в уезда, а в Уральском регионе. Всего пока обнаружили три будущих прииска: первый на реке Реж, за Уралом, второй в долине реки Таналыка, третий близ истоков реки Уй, оба в пределах Уральского уезда. И если на Реже пока добыча была преждевременна, Сибирский хан однозначно не одобрит копания на его земле, то два последних начали разрабатывать, драгоценных металлов ни когда много не будет. При этом организуемый прииск на реке Таналык, передали в дар московскому монарху, все равно много стало в этой местности шастать чужих ушей и глаз. Услышат или увидят, что ненужное и донесут. Вот и неприятность на ровном месте получится. А строящийся прииск в истоках Уй, оставили себе. Народа там намного меньше, все-таки пограничье и доглядчиков московских дьяков там быть не должно.
В августе 1565 года состоялось памятное событие, произошел первый выпуск студентов из Петроградского университета. Более двух тысяч «молодых» специалистов, хотя в большинстве и действительно молодых людей, в основном парней, влились в хозяйство уезда. Из них более трех десятков, имеющих явную склонность к преподавательской и научной деятельности, остались в университете, пополнив редкие ряды преподавателей, этой действительно кузницы кадров для попаданцев. Выпускники освободили фестивальщиков от многих обязанностей, в том числе сократив до минимума время их преподавание студентам в университете. Да и в промышленность с сельском хозяйством и управлением предприятиями и уездами, так же пришло значительное подкрепление обученных и надежных кадров. Не осталась обиженная и церковь. В распоряжение первого архиепископа Уральского, Ногайского, всея Сибири и Туркестана, владыки Герасима, пришли сто три обученных кандидата в священники, которых быстренько, до января будущего года, оженили и рукоположив в пресвитеры, назначили на пустующие в большом количестве приходы. Полтора десятка вновь рукоположенных священников, весной шестьдесят шестого года, отбыли с молодыми женами в анклавы Заморской Руси, окормлять оторванную от Руси паству и нести истинное, православное слово божие окружающим язычникам.
В конце восьмого месяца в Хорезм, для Беркута, отправили пару разобранных уменьшённых, плоскодонных копий уральских шхун, вооруженных одним восьми и пятью трех фунтовыми морскими «единорогами», для патрулирования русла Аму-Дарьи. Вместе с этим судовым «конструктором» отправились и мастеровые, которые и соберут на месте эти речные шхуны, уже получившие название «Хорезмийских яхт». Заодно с караваном, Беркуту ушло и письменное распоряжение, начать набор местных жителей для формирование второй бригады пустынных конных стрелков. Но отсылать набранных рекрутов на Урал, для прохождения обучения и дальнейшей службы в зауральской степи. Да и в дальнейшем, пустынным конным стрелкам этого набора, в ближайшее десятилетие, не светило проходить службу в родном Хорезме.
В самом начале ноябре в Петроград прибыл гонец из столице, с грамотой Ивана IV, в которой указывалось, прибыть к средине декабря в Москву, для аудиенции у Русского царя, воеводе уральского уезда боярину Черному с боярами Басмановым и Брусиловым. Времени оставалось чуть-чуть и уже в последней декаде ноября, только-только установился санный путь, бояре вышли в столицу вместе с обозом, перевозящем царскую долю от прошлогоднего второго туркестанского похода, передачу которой задержали для перевода всей доли в серебряные монеты. Шли ходко, с частой сменой лошадей, но новому пути проложенному от Петрограда до Белова, от него на Казань, потом до Нижнего Новгорода, дальше по Оби в Москву, а там и столица, в которую и прибыли в конце первой декады декабря. И уже 15 декабря уральские бояре, в том числе и находившиеся в столице Граббе, Золотой и Родин, по повелению государя предстали пред его очами.
Аудиенция проводилась в Большом зале Грановитой палате, при всей Боярской думе и государевым дворе. Правда иноземных послов не пригласили, да им и так многие из присутствующих расскажут в красках о проведенном приёме.
Шестеро бояр, одетые и разряженных, как и полагается их статусу и положения, то есть богато, дорого, пышно и неудобно при носке, поднялись по металлическим плитам Красного крыльца, мимо золоченных каменных львов и живых краснокафтанных стрельцов, но так же застывших изваяниями, как и стоящие рядом с ними каменные статуи. Палаты и переходы, украшенные фресками, на христианские библейские сюжеты или нейтральными растительными орнаментами, тянулись, как и при прошлом проходе через них. Однако, с прошлого приема имелись сразу бросаемые в глаза отличия. Так ранее подслеповатые окна, едва пропускающие дневной свет через куски слюды, вставленных в переплет окон, теперь заменили одним, единым листом прозрачного стекла, вставленного в те же окна даже без переплета в оконной раме. Лестница, ведущая на второй этаж Грановитой палаты, была полностью заключена в зеркальные стены, состоящие из широких, высоких, выше человеческого роста, листов зеркал, так же как и оконное стекло, выделки фабрик Уральского уезда. Даже привычным к зеркалам «витязям» было неуютно идти между двумя рядами зеркал, когда слева, справа неоднократно отражаешься ты и твои товарищи. Эти же картинки, убегают вперед и назад, многократно отражаясь в листах полированного и покрытого амальгамой стекла. Что же чувствуют хроноаборигены впервые попавшие на эту зеркальную лестницу, можно представить, но побыть на их месте ни кому из поднимающихся по ступеням боярам не хотелось. Наконец прошли эту лестницу-коридор, поднялись на второй этаж, ещё одно помещение и остановились перед закрытыми дверями в зал, у входа в которой по обеим сторонам застыли статуями воины в черных кафтана. Буквально минуты через три, они открылись, выпустив боярина лет пятидесяти и «витязей» пригласили пройти в зал. Пройдя через распахнувшиеся двери, они попали в Большой зал, где прямо перед ними, на другом конце помещения, сидел на троне, полностью покрытом пластинами из слоновой кости с рельефными изображениями — двухголовых орлов, разных зверей, птиц, купидонов, сцен из древнегреческой мифологии и из Старого Завета, царь Руси Иван IV. Правда изображения были плохо видны, прикрытые сидящим на троне монархом. Зато сам государь был прекрасно видим, от Шапки Мономаха на голове, как сначала решили «витязи», однако более сведущий в этих вещах Граббе пояснил, что это был другой венец, известной как Шапка Казанская, символизирующую подчиненность земель бывшего Казанского ханства, русскому царю. Далее лежали на плечах и спускались на грудь бармы. Даже на вид, тяжелые, шитые золотом, украшенные самоцветами, золотыми пластинами и серебряными, покрытых эмалью медальонами, с изображениями религиозного характера. Под которыми был надет легкий шелковый опашень красного цвета, между его бортами выглядывал шитый золотом малиновый парчовый длиннополый кафтан. На ногах, из под края опашеня с кафтаном выглядывали носки темно-багровых сафьяновых сапог. В правой руке монарх держал костяной, выточенный из бивня и украшенный золотом с самоцветами скипетр. На груди, свисая с шеи на массивной золотой цепи, какого-то хитрого плетения, висел крест, выполненный из золота с обычным для крестов барельефом Христа. Как пояснил после приёма знаток Граббе, это были ещё одни регалии Московского двора, цепь «злата аравийского золота» и «крест честной животворящий», то есть крест, содержавший, как считали при дворе, частицу того самого Креста, на котором был распят Иисус Христос.