Он затрусил вверх по покрытым затвердевшим снегом уступам, стараясь выйти на прямой след. Дважды он попадал в густые заросли кустарника, но потом снова выбирался на наст. Он бежал неуклюже и медленно, нисколько не утомляясь. Так, вразвалку, он легко мог пробежать до пятидесяти километров. Да и торопиться было некуда. Пума со своей добычей всё равно никуда не уйдёт.
Огромная кошка притаилась за поваленным, занесённым снегом деревом, прикидывая расстояние, отделявшее её от пасущегося лося. Это был великолепный молодой самец, сильный, ещё не сбросивший ветвистые рога, упитанный — зима пока что засыпала не все его пастбища. Затем пума наметила себе прогалину. Отсюда уж она кинется прямо на лося. Не торопясь, она ещё раз примерилась к прыжку. Глаза её сузились, превратились в жёлтые щёлки.
Но вот стальные мускулы, скрытые гладким блестящим мехом, напряглись, подобрались, морда вжалась в поваленный ствол. Только хвост продолжал судорожно подёргиваться. Пума начала подниматься. Лишь только её тело отделилось от снега, она прыгнула. Что-то рыжее рассекло темноту звёздной ночи. В одно мгновение пума перемахнула расстояние в пять метров, отделявшее её от намеченной прогалины, задержалась на мгновение, чтобы приготовиться к новому прыжку, и с пронзительным воплем кинулась на лося. Рогатый красавец отскочил, но было уже поздно. Жестокий закон природы, гласящий, что зверь жизнью платит за неосторожность, был ещё раз написан кровью на снегу.
Громко мурлыкая и урча, пума приступила к пиршеству. Она даже не посмотрела на лосиху, которая, лишившись мужа и повелителя, как безумная понеслась вверх по склону к вершине, где не было снежных завалов и где можно было бегством спастись от опасности.
И тут на сцене появился Каркаджу. Он бежал вприпрыжку, останавливаясь время от времени, чтобы выгнуть спину и грозно зарычать. Каркаджу не испытывал ни малейшего страха, наоборот — он рвался в бой.
Через минуту росомаха и пума, раза в три превосходившая ее весом, оказались лицом к лицу. Пума была голодна, она пришла в страшную ярость оттого, что ей помешали. Но ей даже в голову не пришло кинуться на косматого, невзрачного зверька. Она только шипела и злобно рычала.
Каркаджу устремился прямо к туше лося. Глаза его сверкали, он злобно рычал. Пума не отступала, только в глазах её что-то дрогнуло. Она понимала, что это вызов на смертный бой. Она ненавидела подлого Каркаджу: ведь он вовсе не голоден и всё же лезет в драку, которая могла кончиться, только когда кто-то из них испустит последний вздох. Пума была смела, но ей нельзя было отказать в рассудительности. Каркаджу был уже совсем близко, а она всё ещё раздумывала.
И вдруг стремительным прыжком она перемахнула через росомаху. Каркаджу подпрыгнул и выставил страшные когти, но лапы у него были слишком коротки, он не смог вцепиться в рыжее брюхо, когда оно проносилось над ним. Тогда он, яростно зарычав, вскочил на тушу и повернулся к пуме. Она сидела на снегу, испуская душераздирающие вопли. Каркаджу не отводил от неё угрожающего взгляда. Стоило ей приподняться, он вставал и делал шаг вперёд. Она садилась, и он отступал. Каркаджу ждал.
Немного погодя он соскочил с туши и, не обращая больше на пуму никакого внимания, принялся рвать заднюю ногу лося. Пума издала последний, полный ненависти, вопль и исчезла — решила, что благоразумнее будет заняться поисками удравшей лосихи.
Каркаджу ещё раз утвердил свою неограниченную власть. Дело было не в его силе и даже не в ярости, с какой он набрасывался на врага. Пума не спасовала бы ни перед кем. Как бы велик ни был зверь, осмелившийся встать на её пути, она мгновенно бросилась бы на него. Она не задумываясь вступила бы в бой с медведем. Но Каркаджу знали все. Он был невелик и несуразен, но было в нём что-то приводившее в трепет остальных зверей. Он был властелином!
Каркаджу не был голоден. Он нехотя объел немного мяса и хрящей с задней ноги и принялся пачкать тушу мускусом. Делал он это методично, теперь даже кабан не польстился бы на неё. Покончив с одним делом, он принялся за другое: теперь он засыпал тушу снегом и притоптал. Посередине образовавшегося холмика он оставил ещё немного мускуса. Это был знак, которым он отмечал свои тайники — знак, достаточно убедительный для всех, кто промышляет охотой. Все — не исключая индейцев и бледнолицых — знали, что мясо, испачканное мускусом, годится в пищу только росомахе.
Глава 5 КУНЬЯ ТРОПА ОБРЕЧЕНА
Мистер Джим зевнул четыре раза подряд и протёр глаза косматой лапой. В хижине стоял лютый холод, а Гранитный Утёс и Красный Журавль крепко спали, укутавшись в одеяла. Мистер Джим встал и тихонько подошёл к очагу. Сунув нос в горшок с бобами, он убедился, что тот пуст. Тогда он решил обследовать углубление, где Красный Журавль хранил кувшин с патокой. К большому разочарованию Мистера Джима, его лапища не пролезла в это углубление.
Делать было нечего — приходилось будить Гранитного Утёса и требовать завтрак. Он подошёл к охотнику, который спал, закутавшись с головой, и ткнул его мордой. Гранитный Утёс промычал что-то и сел. Сон сразу соскочил с него. Увидев медведя, он улыбнулся.
— Ты у меня сегодня двойную поклажу брёвен потащишь в наказание. Выдумал тоже — спозаранку будить! — ворчал он, натягивая мокасины.
Мистер Джим сел и грустно сложил лапы на животе. Изо рта у него бежала слюна. Маленькие глазки, прятавшиеся в косматой шерсти, хитро поблёскивали. Гранитный Утёс начал разводить огонь. Мистеру Джиму надоело ждать, он встал на голову и принялся болтать в воздухе задними лапами. От его упражнений затрясся пол: Красный Журавль проснулся и сел на постели.
— Бить его нужно, — проворчал он и, высунув из-под одеяла ногу в меховом чулке, хотел шутливо пнуть Мистера Джима.
— Ты бей Мистера Джима, а я буду готовить завтрак. Пора вставать и идти проверять западни. Он-то знает. — Гранитный Утёс улыбнулся и начал замешивать тесто из муки, воды и копчёного сала.
Мистер Джим сразу же уселся смотреть, как пекутся на сковороде лепёшки. Завтрак был обильный: с десяток больших, толстых лепёшек, тёмная патока из заветного кувшина, бифштексы из оленины и полярная куропатка, зажаренная на углях. Мистер Джим уничтожил остов куропатки, остатки оленины и заел всё холодной лепёшкой, политой патокой. Затем облизнулся и хрюкнул, давая понять, что он готов, так что пусть, мол, Гранитный Утёс лучше поторапливается.
На расчищенной от снега площадке перед хижиной зверолов заканчивал последние приготовления к походу. Мистер Джим не возражал против возложенных на него обязанностей, но души в работу не вкладывал. Он внимательно оглядывал ближние горы и голую скалу, трёхсотметровой стеной возвышавшуюся как раз над хижиной. Складки слежавшегося снега на её вершине гигантскими фестонами нависали над их головами.
Гранитный Утёс надел на медведя постромки, собрал в вязанку свежесрубленные осиновые колья, привязал поверх них топор и кирку с короткой рукояткой и навьючил всё это на спину медведю, оставив при себе лишь ружьё на случай, если вдруг встретится олень или лось. Судя по началу зимы, запасы мороженого мяса были весьма нужны.
Красный Журавль с непроницаемым лицом наблюдал, как покидают стойбище двое друзей. Ни он, ни Гранитный Утёс ни словом не обмолвились о Каркаджу или о добыче, взять которую рассчитывал охотник.
Картины одна другой красивее представлялись взору человека, поднимавшегося вверх по склону каньона. В долине царило белое безмолвие. Заросшие голубыми елями горы, казалось, были окрашены в бирюзовый цвет, а их зубчатые вершины отливали сталью и холодом.
Первая же кунья западня, к которой направился Гранитный Утёс, наполнила его сердце мраком. Тщательно построенная ловушка подверглась страшному разгрому. Каркаджу расшатал и повыдергал колья, оттащил их подальше и раскидал по склону. Кроме того, он, конечно, зарыл часть кольев в снег и все их запачкал мускусом.