И отчаянно надеялась, что хоть раз в жизни мое неприличное «везение» даст сбой.
— Как что, Мирочка? Я делаю то, что должна была сделать очень, очень давно, правда, доченька? — улыбка на лице женщины стало жестче, а голос наоборот, приобрел мягкие, мечтательные нотки, от которых меня явственно передернуло. — Я заполняю пробелы в Вашем воспитании, дорогая. И потом, — тонкие пальцы с идеальным маникюром обхватили моего брата за шею. чуть сжимая. — Кто тебе сказал, что вы мне не нудны, Мирочка? Вы же мои дети… И я, как любая мать, сделаю все, чтобы вы были самыми, самыми лучшими! Правда же, Данечка? — мелкий тихо, беззвучно всхлипнул, пытаясь выкрутиться из ее ватки, но та становилась только сильнее, сжимая до синяков светлую кожу. — Не плачь, солнышко, не плачь… Мама все исправит!
— Нет!
Говорят, в критические моменты, у матерей появляются нечеловеческие силы и способности, давая им шанс спасти собственного ребенка. Может быть, это правда, может нет. не мне решать. Ноя точно знаю, что глядя на эти треклятые портновские ножницы в пальцах собственной матери, на занесенную для удара руку, я не могла поступить иначе. Придумать что-то еще. позвать на помочь, в конце-то концов.
Вместо этого, все. что я смогла — это броситься вперед, сокращая разделяющее нас расстояние. Доля секунды, один вдох, один пропущенный удар сердца, прозвучавший набатом в ушах. Схватив беззвучно вскрикнувшего Даньку, я сдернула его за плечо вниз, второй рукой отталкивая недовольно зашипевшую мать. И рухнула на пол, когда в плечо как нож в масло вошло остро заточенное лезвие, прибивая к мягкому ковровому покрытию тяжелой плитой боли. Только чудом успев выставить свободную руку, что бы не придавить собою брата.
Тот смотрел на меня круглыми от ужаса глазами и жался ближе, обхватывая руками за шею. Сам не понимая, что причиняет боль только что нанесенной раны, из которой с тихим клацаньем вытащили ножницы. Что бы перехватить поудобнее и нанести еще один удар, вскользь, прямо по уху, в котором (о, ужас!) оказалось на две дырки больше положенного.
— Мирочка. ну что ты… Это же совсем не больно, — ворковала мать, поднимаясь со стула и подкидывая на ладони звучно клацавшие ножницы. Безумная улыба была полна самодовольства, а я в это время, прижимая к себе брата, пыталась отползти подальше. — я сделаю так, что все будет хорошо… Все будет идеально, Мирочка! Иди сюда, моя малышка… Моя любимая доченька!
Истерический смешок сорвался с губ прежде, чем я успела придумать достойный ответ, прижимая вцепившегося мертвой хваткой в меня Даньку сильнее и медленно, вдоль стеночки подбираясь к двери. И плюнув на все, в том числе и на воспитание тоже, хрипло выдохнула:
— Иди ты на ху… Да иди ты у черту! — удар чем-то тяжелым пришелся аккурат по пояснице, чуть не свалив меня на пол. Но сжав зубы, я упорно пробиралась к двери, машинально отметив, что не самая большая больничная палата вдруг оказалась просто огромной.
Увы. как говорится, все в этом мире относительно. Жаль только понимаешь ты это ну не в самый удачный момент!
— Не ругайтесь, юная леди, — менторский тон в исполнении этой женщины меня не то, что бы удивил, насмешил. И стал последней каплей в и без того переполненной чаше терпения.
Плюнув на все и сразу, я не сдержалась, популярно и очень нецензурно объяснив, куда она может идти со своими желаниями и тем более — нравоучениями. Даже маршрут могу нарисовать, если боится потеряться!
Нет, наверное, я делала все не правильно и не так. Нужно было бы выбрать другую тактику, заболтать ее и дождаться явление какого-нибудь спасителя на белом коне подвида принц обыкновенный. Я даже согласна на уборщицу со шваброй, лишь бы только кто-то вошел в палату и увидел, что тут происходит. Но…
Но. Чертово, вездесущее «но».
Жизнь отучила хсдать внезапных чудес, зато научила чудить самостоятельно, что я с успехом и выполняла, послав на хутор бабочек ловить не только голос разума, но и инстинкт самосохранения. И пнув ногой по голени подобравшуюся слишком близко женщину, я рванула дверь на себя, вываливаясь в коридор. Прямо в руки слишком уж серьезного Кальянова, в компании нескольких врачей.
— Она… — тихо бросила, морщась от боли в плече и крепче прижимая к себе Даньку.
Эрик спрашивать «кто» не стал, он просто обнял меня и отвел нас в сторону, позволив мужчинам скрутить бившуюся в истерике женщину. Она кричала, пронзительно, громко. Так что даже я сжималась в комок, пряча лицо на груди у парня. Пинала подоспевших санитаров и вырывалась, на глазах превращаясь из миловидной женщины в разъяренную фурию. Царапалась, кусалась и вопила о том, что ей мешают выполнять ее материнский долг.