Можно не соглашаться с Бэром, возражать против приводимых им в пользу своего взгляда остроумных примеров, но едва ли правы те, кто, как, например, французский ученый Жиар, приписывал его несогласие с Дарвиновым учением старческой слабости его ума, неспособности престарелого натуралиста (Бэру было 67 лет, когда появилась книга Дарвина «О происхождении видов) примириться с духом времени, восприять новые, свежие веяния. Много есть доказательств, что Бэр, напротив, до глубокой старости сохранил необыкновенную живость и ясность ума, меткость и глубину суждения. Причины его протеста против теории естественного отбора следует искать не в старости, а скорее в историческом, так сказать, складе его ума. Проработав свои лучшие годы над эмбриологией, имея дело с развитием зародыша в яйце, которое происходит вполне закономерно, под влиянием цепи таинственных внутренних причин, совокупность которых мы привыкли называть наследственностью, Бэр, естественно, был склонен придавать особое значение именно внутренним причинам, управляющим развитием и жизнью организма и, напротив, мало – вероятно, слишком мало – значения придавал взаимодействию организма с внешним миром. Вот почему, будучи трансформистом, он отказывался быть дарвинистом и открыто выражал сочувствие «теории разнородного произрождения» Келликера – теории несравненно более слабой, чем Дарвинова, но допускающей «всеобщий внутренний закон» развития организмов, хотя и не объясняющей, не намекающей даже, в чем именно состоит этот закон.
Вот почему Бэр во многом сочувствовал бы, без сомнения, и теории происхождения видов Негели, если бы дожил до ее появления. Принцип «внутреннего стремления к совершенствованию», которое, по Негели, присуще всякому организму и определяется молекулярною структурою его основной материи, идиоплазмы, – этот принцип во многом совпадает с бэровским принципом целестремительности (Zielstrebigkeit), который он выводит главным образом из явлений зародышевого развития организмов.
Наш краткий обзор заслуг Бэра в области морфологических наук невольно превратился в очерк по истории зоологии. Иначе и не могло быть, так как сама жизнь этого великого натуралиста имеет для зоологии значение важного исторического события. Недаром немцы называют Бэра «отцом эмбриологии».
Деятельность Бэра в других областях естествознания, кроме морфологии, была также блестящей и плодотворной. Хотя он и не явился в этих областях таким новатором, создателем новых наук, как в эмбриологии, однако везде, где он прилагал свои усилия, он оставил неизгладимый след своего гения.
Один из учеников Бэра, профессор Грубе, говорит: «Если мы захотим охарактеризовать научные работы Бэра, произведенные в Кенигсберге, сравнительно с петербургскими, то можно будет сказать, что в первом из этих городов он занимался изучением микрокосма, а во втором – макрокосма». И действительно, с переселением Бэра в Петербург характер и направление его ученой деятельности претерпевают радикальное изменение. В Кенигсберге он имеет дело с микроскопическими объектами, ведет изнурительно сидячую кабинетную жизнь, углубляется в тончайшие тайны эмбрионального развития животных; в Петербурге же он интересуется грандиозными явлениями неорганической природы, сложными географическими вопросами, физической и психической историей человечества. Сперва он делается географом, затем постепенно переходит к антропологии. Поэтому вполне уместно рассмотреть сперва его географические, а за ними – антропологические работы.
Задатки будущего географа обнаружились в Бэре еще задолго до того, как он стал русским академиком. По собранным профессором Штидою данным (из переписки Бэра), оказывается, что еще в первое время своего пребывания в Кенигсберге он мечтал о дальних путешествиях и, среди прочего, об экспедиции на Новую Землю. Очевидно, ум его уже тогда не вполне удовлетворялся «микрокосмом» и искал более широких перспектив. Неудивительно поэтому, что, приехав в Петербург, он воскресил свои старые замыслы и привел их к осуществлению, тем более, что продолжать эмбриологические исследования ему никак не удавалось. Благополучная и довольно богатая по результатам поездка на Новую Землю еще более расшевелила в нем страсть к путешествиям и географическим исследованиям. Как человек необыкновенно энергичный и сразу охватывающий своим умственным взором условия и нужды той или другой отрасли знания в данной стране, Бэр отчетливо сознавал важность и плодотворность географического изучения России – этой громадной и малоизученной страны. И вот он принимает самое деятельное участие в учреждении Географического общества и вместе с Гельмерсеном основывает при академии специальное издание по географии России (Beiträge zur Kenntniss des Russischen Reiches). На географию Бэр смотрел как на необходимую составную часть всесторонней истории человечества. «География в обширном смысле слова, – пишет он, – сделалась наукою всеобщего интереса с тех пор, как работы таких ученых, как Гумбольдт и Риттер, наглядно показали, что на лице Земли написаны не только законы распространения органических тел, но отчасти и судьбы народов».
Действительно, всемирная история, в сущности, есть не что иное, как развитие двух условий: свойств местообитания с одной стороны и внутренних задатков народов – с другой. Эту мысль Бэр подробно развил в особой статье «О влиянии внешней природы на социальные отношения отдельных народов и историю человечества», в которой он, между прочим, приходит к заключению, что человек, переселившийся в Европу из более теплых стран, со временем опять переселится на свою первоначальную родину, но унесет с собою из Европы как из школы цивилизации неоценимые приобретения: любовь к труду, сокровища наук, искусств и промышленности, а также опыт государственной жизни и понимание социальных потребностей. Суровые условия, при которых цивилизация развилась в умеренном климате, были необходимы для умственного развития. «Если бы, – говорит Бэр, – Земля повсюду представляла рай, то и человек был бы чем-то вроде неоперенной райской птицы, беззаботно поедающей готовую пищу, не имея никакого стимула к усовершенствованию своей природы».
Помимо общих руководящих взглядов, проводимых Бэром в географии с тою же широтою и смелостью, как и в морфологии, он деятельно заботился об обогащении географической науки новыми фактами. Не говоря уже о его участии в выработке инструкций, в организации экспедиций, снаряжаемых академиею, и в обработке трудов этих экспедиций, он доставил русской географии целый ряд фактов, добытых им лично. В подтверждение этого мы можем указать на ряд его статей о Новой Земле и сопредельных странах и, в особенности, на его «Каспийские исследования» (Kaspische Studien) в восьми частях, весьма богатые научными результатами. В этом сочинении Бэр набрасывает общую географическую картину Каспийского моря, деля его на северный плоский и южный глубокий бассейны, говорит о его фауне моллюсков, доказывает, что море прежде имело гораздо больший объем и что понижение его уровня произошло сравнительно быстро; далее он оспаривает мнение, будто бы содержание солей в Каспийском море все увеличивается и, наконец, сделает жизнь рыб в нем невозможною, доказывая, напротив, что море это было соленым с самого начала и скорее делается более пресным, чем соленым. Затем он переходит к долине Маныча и обсуждает важный вопрос о возможности соединения Каспийского моря с Азовским посредством канала, при этом доказывает, что под названием Маныч смешиваются различные вещи, что река Маныч существует только в западной части долины, где она происходит через слияние двух маленьких речек, а в восточной части есть лишь овраг, большую часть года безводный и не заслуживающий названия реки. По мнению Бэра, если стоит проводить канал, то лишь от Кумы, теряющейся в песках, до Каспия. И впоследствии, когда Бэра спрашивали о проекте Манычского канала, он решительно высказывался против этого проекта. В шестой части «Каспийских исследований» рассматривается восточное побережье Каспийского моря, исправляются данные Карелина о так называемой Хивской бухте, рассматривается вопрос о температуре воды моря в глубине и на поверхности и некоторые другие вопросы. Седьмая часть посвящена исследованию вопроса о течении Аракса, причем Бэр становится на сторону Страбона и доказывает, что Аракс прежде действительно имел самостоятельное устье в Каспийское море и изменил свое течение лишь в начале христианской эры. Для неспециалиста географа всего интереснее восьмая часть «Каспийских исследований» – «О всеобщем законе образования речных русел». Содержание этой части Бэр опубликовал и в особых научно-популярных статьях, частью на русском, частью на немецком языке. Речь идет о замечательном явлении, получившем впоследствии название закона Бэра; под этим именем оно вошло в учебники географии. Уже Паллас, знаменитый исследователь фауны и географии России, заметил, что у русских рек правый берег (если смотреть по направлению течения реки) обыкновенно высок, а левый низок. Этого не мог не заметить и Бэр при своих многочисленных путешествиях. Думая о причине этого явления, он пришел к следующей теории. Если текущая вода направляется приблизительно параллельно меридиану, от экватора к полюсу, то вследствие вращения земного шара от запада к востоку вода, принося с собою большую скорость вращения, чем в северных широтах, будет с особенною силою напирать на восточный, то есть правый берег, который поэтому и будет более крутым и высоким, чем левый. Точно так же при течении реки от полюса к экватору вода будет приносить с собою меньшую скорость вращения, чем в южных широтах, и потому будет напирать на западный берег, который в данном случае опять будет правый. Если это объяснение верно, то у рек южного полушария, имеющих приблизительно меридиональное направление, напротив, левый берег должен быть высоким, а правый – плоским, что Бэр и доказывает на примере речной системы Ла-Платы. Против этого закона разными географами были сделаны возражения, старавшиеся ослабить или уничтожить его значение; Бэр частью сам возражал против этих нападок, частью на его сторону стали другие специалисты. Вопрос этот и до сих пор еще более или менее спорный, но для неспециалиста общее впечатление таково, что если законом Бэра, может быть, и не исчерпываются все причины, влияющие на образование указанной им особенности русла рек, то, во всяком случае, указанный им фактор имеет весьма важное и, вероятно, первостепенное значение.[1]
1
Интересующиеся этим законом найдут более подробное изложение его в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, под рубрикою