На пороге февраля месяца я по приглашению президента Рюти выехал в Хельсинки. Временный поверенный в делах США 30 января вручил правительству ноту, где нам рекомендовали сделать первый шаг для достижения взаимопонимания с Москвой. Президент попросил меня кратко сообщить ему моё мнение о сложившейся общей ситуации. Я сказал, что немцы явно проигрывают войну и что, если противник сосредоточит достаточные силы для прорыва нашей обороны, то он, конечно, добьётся своего. Президент заявил, что придерживается того же мнения. Мы обсудили положение, в котором оказалась бы наша страна, если бы контакты, направленные на заключение мира, привели нас к разрыву отношений с Германией, а может быть, и к военному конфликту с немцами, после чего президент спросил меня, верю ли я в то, что офицерский корпус в любых условиях будет подчиняться приказам и бороться, какой бы противник не оказался перед нами. Я ответил, что уверен в этом.
После продолжительных и основательных переговоров правительство послало государственного советника Паасикиви в Стокгольм узнать у госпожи Коллонтай, каковы намерения советского правительства. 23 февраля Паасикиви вернулся. Спустя три дня я принял участие в совещании у президента, на котором обсуждали предпосылки заключения мира, переданные советским послом. Тяжело было соглашаться с требованием, что исходной точкой переговоров должна стать граница 1940 года, но на этот раз не территориальные требования были серьёзными препятствиями, стоящими на пути к заключению договора. Труднейшим, по моему мнению, даже почти невыполнимым было требование интернирования немецких войск, находящихся на севере страны. Если принять во внимание силовые резервы немецких войск в Северной Финляндии и в прибалтийских странах, а также то обстоятельство, что наших войск должно быть в достатке и на сосредоточение против немцев, и для борьбы на восточном фронте, то эта задача была нам не по силам.
В тот же вечер ко мне в штабной поезд должны были прибыть государственный советник Паасикиви и министр Рамзай. День ещё не успел завершиться, как Хельсинки стал объектом воздушного нападения, в связи с чем мои гости не смогли приехать на ужин. Поэтому я только на следующий день смог выслушать детальный рассказ Паасикиви о переговорах в Стокгольме. Воздушный налёт на столицу был самым жестоким из всех, какие были до сих пор. Это была третья крупная бомбардировка в феврале месяце. Активной воздушной деятельностью русские, видимо, стремились подавить нашу волю к сопротивлению и придать требованиям советского правительства большую убедительность.
После того как в последующие дни правительство посоветовалось с парламентом, который единодушно поддержал точку зрения правительства, через Стокгольм был отправлен отрицательный ответ. Однако министр иностранных дел Швеции Гюнтер заметил, что текст ответа следовало бы пересмотреть. В это же время наш премьер министр Линкомиес сообщил мне, что шведский король обратился к правительству Финляндии, а через него и ко мне лично, с посланием, в котором он выразил пожелание, чтобы мы начали переговоры с русскими. Именно это обращение и имело в виду правительство, когда 15 марта сообщило о послании, полученном от «авторитетного шведского источника».
Прежде чем была выработана окончательная точка зрения относительно требований русских, из Стокгольма сообщили, что эти требования следует рассматривать как минимальные и что правительство Финляндии обязано определить своё отношение к ним до 18 марта. Сославшись на ноту от 13 марта, временный поверенный в делах США Мак-Клинток снова напомнил о рекомендациях его правительства. В тот же день на пресс-конференции государственный секретарь Корделл Халл счёл нужным высказать пожелание Соединённых Штатов, чтобы Финляндия вышла из войны. Наконец, сам президент Рузвельт 16 марта выразил такое же пожелание. На следующий день правительство Финляндии обратилось через Стокгольм к советскому правительству и запросило более детальные сведения о минимальных условиях. 20 марта Москва прислала соответствующее приглашение, и 25 марта государственный советник Паасикиви и министр иностранных дел Энкелль, уполномоченные правительством, выехали в российскую столицу.
Решение, которое должны были принять президент республики и правительство — война или мир, — было тяжёлым и ответственным. 20 марта германские войска оккупировали Венгрию, после того как она стала зондировать у западных держав возможности заключения мира, а спустя несколько дней подобная участь выпала и на долю Румынии. Неужели и Финляндию ожидают подобные действия со стороны немцев? Не будет ли совершено нападение на столицу и южную Финляндию с немецких аэродромов, располагающихся в Эстонии, и не нападёт ли германский флот Балтийского моря на наше побережье, не парализует ли наше морское судоходство?
21 марта я отдал приказ о разработке плана эвакуации гражданского населения с Карельского перешейка. Второй эвакоплан, касавшийся городов, находившихся под угрозой, был готов ещё в феврале, в связи с чем было отдано распоряжение о вывозе оборудования и другого имущества, принадлежащего оборонительным силам, в той его части, без которой в Восточной Карелии можно было обойтись.
Для информации об общей обстановке и контактах по вопросу мира в последнюю неделю марта в Ставку были вызваны командиры корпусов, дивизий и некоторые другие офицеры, занимавшие высокое положение. Здесь состоялись три совещания подряд. В общем обзоре военной обстановки начальник генерального штаба констатировал, что германская военная сила утратила свою мощь. Хотя военное руководство Германии и утверждает, что ожидает в полном спокойствии и даже с интересом высадки союзников в Западной Европе, заявляя, что высадка даст благоприятную возможность Германии нанести союзникам решающий удар, в искренности этих утверждений мы вынуждены сомневаться. Можно быть уверенным в. том, что создание нового западного фронта потребует дополнительных дивизий и облегчит продвижение Красной Армии. По этой причине наше положение следует считать опасным.